Бумажные души

Старушка кивнула, и санитар повел ее к шезлонгам, выстроившимся у кустов шиповника.

Вдруг от беседки донеслись громкие голоса. Какие-то мальчишки не то смеялись, не то ссорились.

– Подождите, – попросил санитар. – Присядьте сюда.

Под ботинками санитара хрустнул гравий, а дальше все произошло очень быстро. Сначала послышался громкий крик, а потом к ним медленно вышла какая-то фигура. Перед санитаром предстала девушка с испачканным лицом.

Девушка шагнула к старушке и подняла руки, красные, как цветы шиповника. Потом она погладила старуху по щеке пальцами, порытыми чем-то мокрым, липким и красным. В другой руке сверкнуло лезвие ножа.

* * *

– Как сквозь землю провалилась, – сказала Оливия.

Олунд взглянул в сторону Саббатсергспаркена – одного из множества лесопарков, разбросанных к югу от Васапарка. С тех пор как они упустили девушку, прошло уже десять минут.

– Может, мы попусту тратим рабочее время? – Оливия взглянула на него. – Этим разве не выездные патрульные должны заниматься?

– Наверное.

И все же у Олунда было чувство, что эта девушка – не какая-нибудь обычная наркоманка. Если она вообще наркоманка. Он отметил, как она изучала яблоко. Это не взгляд наркоманки, нет. Это взгляд человека без червоточины.

Она пошли назад, к машине. Олунд вытер потный лоб. Да, выпить пива на балконе сейчас было бы неплохо.

– В Саду чувств? – спросила Оливия.

– Не понял.

– Маленький парк возле Музея искусств… Мы его пропустили.

Они прибавили шагу; приближаясь к низенькой белой ограде, тянувшейся вокруг сада, они услышали, как кто-то зовет на помощь. Калитка в ограде была распахнута. Выложенная плитками дорожка вела к открытой гравийной площадке, на которой стояла садовая мебель. Поодаль виднелись пестрые клумбы, кусты и деревья, за ними белела беседка.

– Кровь, – на бегу бросила Оливия.

По плиткам дорожки тянулась цепочка из редких капель; в тот же миг Олунд заметил старуху – та, уставившись в никуда, сидела в шезлонге на краю площадки.

Одна щека женщины была вымазана кровью. Олунд и Оливия бросились к ней.

– Эй, эй! – От беседки уже бежал мужчина в белом. – Это не ее кровь, – крикнул он. – Там какой-то парень тяжело ранен. Я вызвал “скорую”, но…

– Побудьте пока с ней. – Оливия предъявила санитару жетон.

Едва увидев лежавшего на земле молодого человека, которого окружали трое других парней, Олунд понял, что счет идет на минуты. Крови было много, слишком много.

– Отойдите! – крикнула Оливия. Ребята отступили, а она присела на корточки возле раненого. – Дай-ка, – бросила она парню, у которого куртка была завязана рукавами на поясе. – И прекратите снимать!

Олунд увидел в руках у одного из парней телефон. Парень попятился и сунул телефон в карман. Оливия вырвала куртку из рук у его приятеля, а Олунд тем временем присел рядом с ней, осторожно повернул раненого на бок и приподнял пропитанный кровью свитер.

Три глубокие, длиной в несколько сантиметров раны с завернутыми краями образовали полумесяц. Олунду они показались похожими на след от медвежьих зубов.

Глава 10 Ренстирнас-гата

Если не считать того, что до моря отсюда слишком далеко, летом слишком жарко, а в остальное время года – слишком много студентов, Упсала вполне симпатичный город. Но стены в трехкомнатной квартире Луве Мартинсона в Свартбэкене как будто начали сжиматься, и Луве стало тягостно в собственном жилище. К тому же Упсала мало подходила для частной практики.

Старые клиенты Луве остались в Стокгольме. Десять лет назад, еще до интерната в Скутшере, Луве вел прием в Сёдермальме. Когда он нашел идеальное место на Ренстирнас-гата, в паре кварталов от Нюторгет, ему показалось, что он вернулся домой.

Вообще это был кондоминиум, но обстоятельства требовали творческих решений. Прежний владелец купил семьдесят квадратных метров в чердачном этаже и соединил их с квартирой внизу, по площади примерно такой же. На оба этажа можно было попасть с общей лестницы, что давало возможность устроить кабинет наверху и жилое помещение внизу. Луве продал квартиру в Свартбэкене, отщипнул от наследства, оставшегося после родителей, и этих денег хватило, чтобы квартира на Ренстирнас-гата осталась за ним.

В коридоре и комнатах стояли коробки с вещами. В ожидании новой кровати Луве решил довольствоваться диваном, а пока успел собрать пару книжных стеллажей, разложить приборы по кухонным ящикам и подключить телевизор.

Луве планировал начать прием в конце августа, а лето посвятить обустройству квартиры. Однако покоя он не чувствовал. Луве подозревал, что расстаться со Скутшером будет сложнее, чем казалось до переезда. Вещи как будто прорастали воспоминаниями о девочках из “Ведьмина котла”, и Луве никак не мог решить, выбросить их или оставить.

Налив себе красного вина, он сел на диван, стоявший посреди хаоса гостиной, и снова вернулся к предметам, разбросанным на полу.