Бумажные книги Лали

— Да, он мечтал сделать себе блестящую карьеру, добиться власти, стать крупным воротилой, или как это тогда называлось. Он очень умный, и талантливый, и ловкий! Но у него есть одно достоинство, которое разрушило всю его карьеру. Всегда в самый решающий момент, когда ему достаточно было только покривить душой, солгать и всё улаживалось самым выгодным для него образом, он сопротивлялся изо всех сил, но ничего не мог поделать со своим носом: он неудержимо начинал краснеть от стыда, и всем как на ладони становилось видно: вот человек тужится, готовится, а соврать никак не может! Ещё хуже было дело, когда его начальник произносил глупую речь, которой надо восхищаться, а его бедный, неумолимый нос начинает багроветь от возмущения! Он закрывал его платком, но это очень мало помогало: стоять, упрямо уткнувшись носом в платок в то время, как другие, задирая носы кверху, на все лады выражают восхищение, и восторг, и умиление!.. В конце концов он докатился до того, что стал простым коммивояжёром. Но и тут его не ждало ничего хорошего: едва ему удавалось уговорить человека купить какой-нибудь насос или пылесос, он против воли вспоминал, отчего и как эти насосы-пылесосы выходят из строя и портятся, и нос у него вспыхивал, как сигнальная лампочка, и у него ничего не покупали. Человеку с таким чутким носом так трудно добиться успеха на этом свете!

Нос у Розового Носа во время рассказа Прекрасной Дамы прямо-таки сиял от умиления, как роза, за которой спрятана лампочка.

— Ужасный нос! — воскликнул он с отчаянием и нежностью.

— Хочу такой! — неожиданно страстно выкрикнул Телик. — Он мне первому понравился, когда я даже ничего про него не знал. Я не желаю быть подхалимом или заниматься насосами-пылесосами! Пускай бы все видели, что у меня на уме. Я бы ходил, задрав нос кверху, и гордился!

Глава 21 УЗНИЦА БАШНИ

Голубое платье, слегка лопнувшее под мышкой, превратилось в дырявое платье с полуоторванным рукавом. И Лали, презрительно оглядев образовавшуюся дыру, дёргала плечом: «Можешь хоть совсем оторваться, мне на тебя наплевать!»

Уже много дней она томилась в полном одиночестве, изнывала от безделья, а от досады не желала ничем заниматься. Она была в отчаянии. Расхаживая по громадным, заброшенным залам Пункта Связи, превратившимся в склад негодного старья, она пинала ногами любимые книги, валявшиеся как попало на полу.

Еду ей подавали снизу по кухонному малому лифту, и каждый раз, открывая шкафчик, она находила ловко спрятанное под салфеткой пирожное или сладкие пирожки — это был привет от Робби. Потом она подкладывала под пустые блюда записку «Спасибо!» с толстым восклицательным знаком.

От скуки она включила однажды стереовизор, но очень скоро поругалась с ним и выключила, назвав его старым занудливым ослом.

Вдруг издалека она услышала знакомый голос. Маленькая коробочка откуда-то из соседнего зала негромко окликала её ласковым голосом Прата.

Лали опрометью бросилась бежать, споткнулась, чуть не упала, схватила коробочку радиотелефона и поцеловала её.

— Почему ты так дышишь? Что это за звук?

— Это я тебя поцеловала. Тебе Робби принёс?

— Только что. Сейчас стоит и любуется, как я с тобой разговариваю.

— Скажи ему, что он молодец!

— Я ему передал. Он считает, что всё отлично просеяно, перемолото и прекрасно просочилось, поднялось и зарумянилось. Словом, он согласен, что он молодец. Ты скучаешь там в одиночестве, бедняжка?

— Нет-нет, я совсем не скучаю, наоборот, я беснуюсь!

— Это не очень на тебя похоже. Как именно ты это делаешь?

— Ну-у… по-разному! То я ругаюсь со стереовизором и топочу на него ногами, то начинаю реветь, знаешь, такими мерзкими, злобными слезинками, точно старая ведьма, у которой украли помело как раз в тот момент, когда она собралась вылететь в печную трубу! Ты не смейся, я правду говорю! Я очень противная… А как ты живёшь?

— Всё по-прежнему. У нас каждый день теперь четверг, собирается целая куча народа, и нам очень не хватает тебя, чтоб почитать нам…

— Ты думаешь: сказки? С этим всё кончено. Я ненавижу сказки. Я их позабыла и никогда больше не вспомню. Я одумалась!

— Длинная у тебя была беседа с Мачехой?

— Ужасно длинная. Меня чуть не стошнило. И дедушка Ив, пока она всё мне вдалбливала, так грустно кивал головой, ему за меня было стыдно, а она пилила как будто бы меня, а перепиливала-то его. И всё я виновата.

— Вот насчёт пилки я не совсем понял…

— Ах, это очень просто. Ему вовсе не хотелось меня пилить, он ведь добрый и меня любит, но она умеет сделать вид, что он тоже пилит меня. Она тянет за одну ручку, он за другую, а ему этого ужас до чего не хочется! И он мучается. Понял?

— Я знаю, ему не легко приходится.

— Хорошо ещё, он не всё знает. Она меня увела к себе в комнату, чтоб его не расстраивать, — сказала она, — и там мне показала, как это всё выглядело на самом деле, когда я там выдрючивалась, в театре. Вот ужас-то!

— В театре? Там, по-моему, было всё прекрасно.