Бумажные маки: Повесть о детстве

Я узнала, что моя мама родилась в Москве, а в 1918 году, когда ей было четыре года, ее папу — немецкого подданного интернировали в Германию вместе с семьей. Он, мой дедушка, уезжал смертельно больным и умер через два года от диабета в курортном городе Ростоке, где перед революцией умерла и его мама. Она очень хвалила ростокских врачей. И хоть они не смогли ей 'помочь, мой дедушка надеялся, что его они подлечат. Ведь ему было всего 26 лет...

К его смерти и похоронам бабушка Женя возвращалась постоянно. Она его очень любила и после его смерти осталась одна с ребенком в чужой стране.

Бабушка мне рассказывала, как гроб с телом ее любимого мужа стоял в маленькой лютеранской часовне. Горели свечи. Пастор в черной одежде тихо и непонятно что-то говорил. Мой двадцатишестилетний дедушка лежал, свободно вытянув руки вдоль тела и повернув набок бледное спокойное лицо, словно прислушивался к словам пастора, закрыв глаза. Моя пятилетняя мама держала бабушку за палец и шепотом спрашивала:

— А ты положила папочке очки в нагрудный карман? А то он у нас слепенький и не увидит нас с неба...

Внезапно овдовевшая бабушка Женя старалась не плакать, чтобы не испугать девочку.

Я без конца упрашивала бабушку Женю еще что-нибудь рассказать о детстве моей мамы. Мне все было интересно, я готова была помногу раз выслушивать одни и те же рассказы, вглядываться в фотографии, готические упражнения в тетрадях по чистописанию, вчитываться в письма, записочки и дневники. Мне хотелось сложить личность мамы из осколков, чтобы их грани чудесным образом совпали. Конечно, такое заочное узнавание собственной матери совсем непохоже на постепенное узнавание в течение совместной жизни. Но ее бумаги и фотографии были всегда со мною, я росла и все перечитывала, по-новому всматривалась, и в конце концов оказалось, что моя давно умершая мама воспитывала мои чувства, направляла мысли, показывала свое отношение к людям, событиям и к себе... Я училась и на ее ошибках...

Моя мама хорошо знала эту радость — жить. Когда ей было 14 лет, она в дневнике писала: «Все так красиво, чудно! Смех, воздух, воля! Долой шубы, долой последние остатки зимы! Весна! Так приятно ехать в школу, когда в трамвае открыты окна, тепло, весело... В школе уютно и тоже солнечно, светло. Вот звонок. Входит Вася. Что-то говорит, спрашивает, кто-то отвечает. Но я ничего не вижу, не соображаю, только чувствую что-то розовое, светлое, прекрасное. Это солнце, весна! Вот муха ползет по подоконнику, сонная, жужжа расправляет крылья после долгой сердитой зимы. И она чувствует весну, рада ей, наслаждается солнцем, счастьем, собираясь с головой окунуться в это море тепла...»

То же — в девятнадцать лет в письме моему будущему отцу: «Как все прекрасно! Какая изумительная жизнь! Как мне нравится жить и чувствовать, что живу. Может ли быть что-либо поразительней и логичней, чем связь маленького электрона, необъятной Вселенной и меня? Разве не изумительно, что ты такой же, как и я? Что ты видишь то же, что и я, так же желаешь и чувствуешь? И несмотря на это, веруешь иначе, чем я? И сознаешь себя иначе?..»

Для меня удивительно, что моя мама так владеет русским языком в 19 лет, хотя в 11 она почти не говорила по-русски и в первые месяцы после возвращения из Германии мучительно стеснялась своего русского. Она не хотела ходить в булочную за хлебом, потому что не могла произнести: «булка». У нее получалось: «пулька».

А в мясном магазине она как-то стояла у прилавка и повторяла про себя: «Мне нужна мякоть», — а когда подошла ее очередь и мясник спросил: «Что тебе, девочка?», — она смутилась, растерялась, забыла все слова и пролепетала: «Мятиги...»

«Что? Что?» — изумился продавец. Тогда она выпалила знакомое: «Что-нибудь!»

А вот из писем, когда ей было девятнадцать:

«... нос Бэма (такое прозвище было у моего отца, составленное из первых букв его имени и фамилии) высунулся из отверстия спального мешка. Утро его ущипнуло, он быстро покраснел и спрятался обратно. Через несколько минут мешок пришел в движение. Пыхтя и кряхтя, он выплюнул сначала ногу, а потом и всего Бэма. Очень часто внешность не соответствует внутреннему содержанию. То, что внутри соответствовало Бэму, внешне имело вид беспорядочного моточка кофт, телогреек, шарфов. Моточек быстро притоптывал, выплясывая затейливый краковяк и махая руками.

Из пяти мешков вылупились еще пять моточков, изумительно похожих друг на друга, машущих и притоптывающих». <...>

«Гигантский камень выступает далеко в Тиберду. Тиберда с грохотом бросает в него свои валы, стараясь унести с собой вниз, но он стоит упорно, угрюмо и только слегка дрожит. Волны, изредка заливают его. Они, вероятно, заливают его уже много сотен лет, потому что поверхность у него гладкая. Несокрушимый камень попал в тяжелые условия! Кругом рев, грохот, свист, бег потоков, пляска валов. <...> Какая бешеная энергия разбивается о него! А он стоит неподвижно, и чудится какая-то усмешка в его устойчивой и спокойной позе. <...>