Бумажный герой. Философичные повести А. К.

Но мы-то с вами теперь путешественники, а не насельники жизни, нам стоит поторапливаться. Нельзя сидеть сложа руки и ждать благоприятной погоды, – я так сидел годами и, оказалось, бесплодно. Коль ветер не дует в паруса, а кругом одни только веянья, довольно противоречивые, приходится идти на веслах. Понятное дело, это рабский труд, но и заслуга. По молодости доверчивый к существованию, я ждал, что вожделенный плод, как дар благодати разом упадет ко мне в руки, но жизнь мне дарила – во множестве, надо признать, – лишь скудные подарки, словно подавая милостыню. Однако я убедился, что провидение благоволит к любому усилию: щедро вознаграждает даже и бестолковое, но искреннее. Напрасно ты, Магеллан, сейчас дуешь в парус бумажного кораблика, который только символ нашего пути и постоянное о нем напоминание. Все мы тут обленились на дармовых, хотя и небогатых харчах; хуже того – вручили ответственность за свою жизнь нашей бездарной, вороватой, но, в сравненье с прежними, довольно-таки, надо признать, снисходительной администрации. В таком поганом райке наша воля ослабла и ум постится, притом тщетно, вовсе не благоговейно. Так давайте ж наконец себя покажем мужчинами, вместе наляжем на весла. Так, так, еще и еще, до пота, до боли в суставах, до мозолей, до кровавых волдырей!

Мы ж не только душа, но еще и тело. В детстве я был белоручкой, презирал физический труд да и просто физкультуру, как занятия плебейские. Разумеется, был неправ: усилия душевные наверняка родственны телесным или как-то с ними перекликаются. Это известно любому йогу, даже доморощенному. Но недаром и монастырские уставы предписывают ручной труд. Помахали руками – и стало даже не просто легче, а вернулась надежда. Теперь, в данный миг, у меня рождается чувство, что мы в преддверье новой жизни, словно б и вовсе накануне мироздания, – оно все перед нами, цельное, еще не растраченное, никем не расхищенное. Это и тяжкое, но, могу похвастаться, и замечательное свойство моей натуры – переживать, бывает, по десять раз на дню чувство гибели и возрожденья мира. Случается за один день пережить, если не целиком мировую историю, то, по крайней мере, ее ритм – все расцветы и упадки. Так и раскачиваюсь весь день на волнах, не морских, а уж океанских… Извините, господа мореходы, я опять заболтался. Слов у меня полон рот, так и тянет от них отхаркаться и отплеваться. Но редко восходишь к чистой музыке мысли и чувства, – здесь нужно особое вдохновение.

Кажется, друзья мои, своим общим усилием, физическим и символическим, нам удалось преодолеть жизненную паузу. Глядите – солнце было замершее на полпути, вновь покатилось к зениту. Пейзаж потихоньку меняется, хотя и незаметно глазу. Он вроде бы прежний, и все ж в нем копится непривычная странность. Резво колышутся травы, будто играют волны у отдаленных холмов. Он по-прежнему красив, но чувствую – меняет смысл. Я уже не так ему доверяю, как раньше. Этот красивый пейзаж был привычно приятен, – почти физически, как почесыванье пяток. Мы давно исчерпали все его сюжеты, не единожды проиграли на струнах души его симфонию, обильную, но все ж не безмерно. Он умиротворял, но уже не будил мысль, не бросал вызова, то есть не рождал потребности вчувствоваться, вдуматься, обогатить фантазией. А так ли нужна красота, не одаряющая восторгом? Корабль плывет, – за окном пока еще родина, но она скоро обернется чужбиной. Отчуждение родного – это кошмар нашей жизни, горький искус. Но это и возвращенная свобода. Родное всегда манит и кличет, способно и задушить в своих родственных объятиях, то есть низвести наши с вами мятежные, демонические души, способные к небывалому творчеству, до более-менее пристойного человеческого измерения.

Я говорил, что по натуре домосед. Даже и в странствиях, тащу свой дом на закорках, будто улитка. Но уж сколько раз меня обманывало самое родное, тихо, незаметно чем-то подменяя свою прежнюю сущность. Здесь, может, и я сам виноват, уверенный, что лишь я имею право меняться, а благоволенье ко мне всего, что окрест, как раз и заключается в его неизменности. Оттого и тревожное чувство, что вокруг предательство. Да ведь и у вас так же. Каюсь: возможно, я и сам подхватил вирус предательства. Ведь прежде, как и вы, был весь в путах повседневных обязанностей, в той или иной мере подотчетен разным людям – ближним и дальним. Они наверняка объявили мой уход дезертирством. Но что делать, если я вступил в годы наивысшей ответственности перед жизнью и смертью, требующей полной свободы и подотчетности только лишь своему естеству. Это был мой выстраданный разрыв со всем прежним существованием. Я пришел в санаторий в метафорической, метафизической и чисто физической наготе. Тут я надежно припрятан от своего прошлого, – для меня было б невыносимо и бесцельно общаться с призраками былого.