Бумажный герой. Философичные повести А. К.

Глядите-ка, мореходы, вода прибывает. Вскоре обоймут нас воды до самого кадыка, проймут до селезенки. Спокойно, господа, не надо паники, вычерпывайте воду всем, что попадется под руку, – да хоть горстями. Было б досадно раньше срока кануть в море вечности. И надо чем-то заткнуть пробоину, – только чем? Возможно, это пробита брешь в моей фантазии, которая так и не дотянулась до Острова Блаженных и Золотого века. А может быть, вдруг иссякло вдохновенье? Имею в виду не внешнюю экзальтацию, которую демонстрируют бездари, а затаенное безумие, питающее любое творчество. Оно копится неисповедимыми путями и нежданно иссякает, – а потом, глядишь, и резервуар опять полнехонек до самого края… Господа из палаты конформистов, постыдитесь! Что за недостойные вопли, что за капитулянтство? Где ваше мужество? Позвать на помощь администрацию – значит признать свое поражение. К тому ж, это мы тонем, а они всегда останутся на плаву, – может, они и вовсе уже все разбежались с тонущего корабля, будто крысы; недаром я по ночам сквозь сон слышу гаденький цокот крысиных лапок. Но дело не в них, а в нас: по-моему, тут некоторые подхватили нечто вроде стокгольмского синдрома. Хотя при чем тут какой-то Стокгольм, который, может, и вообще не существует? Обожание тирана и при этом ненависть к непрошеным спасителям – самый обычный, естественный, общераспространенный тоталитарный синдром. Я иногда и в себе его чувствую, с ним борюсь, как могу. Короче говоря, остается уповать лишь только на Господа.

Что ты сказал, Фриц? Ну давай уж погромче, чтоб все расслышали, – а то у тебя какой-то странный акцент. Говоришь, Бог умер? Это, конечно, дурная, огорчительная весть, способная лишить последней надежды. Даже непонятно, почему продвинутые умы когда-то ее встретили с таким энтузиазмом. Я и сам застал обезбоженное время, студеное, будто поздняя, безнадежная осень, когда вера была уделом лишь темных старушек, толкущихся возле церковной паперти. Не буду утверждать, что ты не прав, знаю – ты личность чуткая до истерии, к тому же специалист в вопросах веры. Помню, ты сетовал, что тебя выперли с кафедры научного атеизма именно за прозрение гибели Бога. Для твоих коллег эта мысль оказалась еретической, учитывая, что они, как все атеисты, тайные суеверы. Они тебя, должно быть, и спровадили в наш санаторий. Ах, ты пришел сам, добровольно? Что ж, я тебе верю – из бессмысленного и бесцельного мира лучше убраться куда-нибудь подальше. В твоем прозрении была своя правота, но не вечная, временная. А сейчас я хочу вас утешить, господа, и тебя, Фриц, в первую очередь. Да, Бог действительно когда-то умер, тут не поспоришь. Его смерть была удостоверена передовой наукой того времени. Интеллектуалы Его похоронили не сказать чтоб торжественно – осыпая проклятьями и насмешками вместо благочестивых траурных речей. Но притом позабыли, что это воскресающий Бог. Он умер, и Он уже воскрес, теперь Он всегда с нами. Даже современная наука, давно перешагнувшая порог здравого смысла наущаемая демоном-путаником, теперь готова признать существование Бога как весьма основательную рабочую гипотезу, верно ведь, Альберт? Но это вовсе не значит, что мы сейчас вправе пассивно ждать благополучной развязки. Нашим искренним усердием будет призвана благодать. То есть нам самим следует проявить изобретательность и хоть чем-то заткнуть пробоину, – а то уже оскалилась в предвкушенье добычи наша черная спутница и морские птицы кличут так тоскливо, будто заранее по нам устроили погребальный плач. Если нет свежих идей, то хотя бы старьем – обветшавшими смыслами, изжитыми концепциями или, допустим, жеваной бумагой и хлебным мякишем, все сгодится. У нас же корабль дураков, а не какой-нибудь «Титаник». Поглядели б вы сейчас на себя, господа мореходы, как вы смешно суетитесь, затыкая брешь чем попало, будто разыгрываете водевиль. Это внушает надежду, – водевиль исключает трагедию. Мне всегда казалось, что даже и ангела смерти можно отпугнуть бессмысленным, дурашливым жестом. И знаете, друзья, какое мне вдруг пришло соображенье? Дурака всегда выручает беспечность, – если не подхлестывать жизнь, она сама как надежный опытный конь отыщет верную дорогу. Так давайте этот суетливый день седьмой, нам не давший отдыха, просто завершим многоточием. Жизнь мудрее нас, может сама разрешить, кажется, неразрешимое. Да и, как известно, утро вечера мудреней…

Восьмой (он же девятый) день путешествия