Бумажный тигр

Сэнди, нахмурившись, налила ему в стакан воды и щедро разбавила сельтерскую из пузатой бутыли со «Старым монахом», которую извлекла из-под стола.

Пойло было варварским, совсем не похожим на те коктейли, что мастерски готовил доктор Фарлоу, но Лэйд проглотил содержимое стакана одним глотком.

— Вот как? И что за раны болят у вас, мистер Лайвстоун?

Наверняка, в этот раз ей было чертовски тяжело сдержать улыбку. Проще представить себе петуха, исполняющего итальянскую арию, или шотландца-мецената, чем старого толстого Чабба, рассудительного владельца бакалейной лавки, участником хоть какой бы то ни было завалявшейся войны. Она не знала о той войне, которую он уже двадцать лет вел со всем островом — со всем миром.

— Не знаю, — честно сказал он, — Но, судя по самочувствию, я получил их где-то между Битвой при Кресси[47] и Барселонской осадой[48].

— Вам сорок четыре года, мистер Лайвстоун. Вы не старик.

Немного отдышавшись, Лэйд погрозил ей пальцем.

— Господи, Сэнди, ты столько времени работаешь на Лайвстоуна и Торпа, а до сих пор не поняла главного правила торговли. Если хочешь сбыть греческие оливки — уменьшай их возраст. Если хочешь сбыть мужчину — увеличивай!

— Я внесу это в наш прейскурант, — серьезно кивнула Сэнди, — Думаю, если не задирать цену выше двух шиллингов, мы сбудем вас еще до начала ноября.

— Тебе лучше бы думать о том, что как сбыть тот бочонок скипидара, что я неосторожно купил, и который до сих пор торчит тут. Он испорчен и от него разит, как от старого китобоя!

Кажется, я привык к ней, подумал Лэйд, отставив пустой стакан. Не так, как привыкают к вещам, не так, как я привык к хитрому Дигги. Мисс Прайс молода, красива, обладает бесчисленным множеством достоинств, среди которых чувство юмора — лишь самое малое. Она находит удовольствие в том, чтобы днями напролет сидеть в пропахшей керосином каморке, украдкой читая книжку, и, кажется, не видит ничего ужасного в обществе старого брюзги мистера Лайвстоуна. А еще у нее превосходная память, но я искренне благодарен Новому Бангору за то, что он не сохранил в ней воспоминаний о том где, когда мы с ней познакомились — и при каких обстоятельствах.

— Мне пора, мистер Лайвстоун, — Сэнди улыбнулась ему, поправив жакет, — Гроссбухи в порядке, корреспонденция поставщикам отправлена. Я могу быть свободна?

Вероятно, она не вкладывала в эту фразу никакого особенного смысла, но Лэйд, услышав ее, стиснул зубы.

«Я могу быть свободна»?

Нет, подумал он, к несчастью не можешь. Это то единственное, чего я не могу тебе дать, Сэнди.

— Разумеется, мисс Прайс. Доброй ночи.

— Доброй ночи, мистер Лайвстоун. Я заварила чай с молоком, ночь будет сырой, вам пригодится…

Я должен сделать это, подумал Лэйд. Не ради себя — я с самого начала знал, что мне не суждено живому покинуть Новый Бангор. Ради нее. Пусть даже это причинит ей чудовищную боль. Мне придется рискнуть. Иначе я не сумею разглядеть того, кто придет в сумерках.

— Мисс Прайс!

Она еще не успела выйти, только положила руку в тонкой перчатке на рукоять двери.

— Что? Ах да, чайник в вашем кабинете, я же забыла вам…

— Есть кое-что, что мне нужно вам рассказать. Прямо сейчас, если вы не против.

Это был не тон мистера Лайвстоуна. Это был другой тон — голос, который очень редко звучал в Новом Бангоре.

— Конечно, я…

— Простите меня, мисс Прайс, — сказал он быстро, — Если я совершаю это, то только потому, что не хочу потерять вас. И мне искренне жаль за… все то, что вы испытаете.

Прежде, чем она успела удивиться, Лэйд прикрыл глаза и быстро произнес:

Радуйся, нежная мать, —
В битве убийца убит.
Пой свою песню опять, —
Недруг в могилу зарыт.
Злой кровопийца,
Таившийся в розах,
Пойман, убит и зарыт![49]

Произнося это, он сам испытывал физическую боль. Словно каждая строка была тупым кинжалом, который он вгонял себе между ребер. Но он знал, что останавливаться нельзя, малейшая пауза или неточность в интонации погубит страшный невидимый узор, обрекая Сэнди на дополнительные мучения.

Закончив, он еще несколько секунд не решался открыть глаза. Хоть и чувствовал — получилось. Чувствовал по той мгновенно воцарившейся в лавке колючей, поддернутой холодом, которого никогда не видели в здешних широтах, тишине.

Когда он открыл, Сэнди Прайс стояла на прежнем месте, почти касаясь рукой двери, но что-то в ее облике неуловимо изменилось. Улыбка, понял он, с ее лица пропала улыбка. То, что заняло ее место, больше напоминало оскал.

— Ну здравствуй, Лэйд Лайвстоун, старый хитрый дрочила. Значит, не сдох еще, свинячье отродье? А жаль. Я бы охотно полакомилась требухой из твоего живота!

* * *

— И ты здравствуй, Полуночная Сука, — спокойно произнес он, — Приятно знать, что мы оба ощущали разлуку все это время. Что же до трапезы… Мне кажется, уже немного поздно для ужина, но, если желаешь, у меня есть холодная телятина с горчицей.