Бумажный тигр (II. Форма)

Но Уилл был жив и в сознании. Только блеск в его широко распахнутых глазах уступил место чему-то новому. Чему-то, чего в его взгляде прежде никогда не было.

Большая комната — это отметил не разум, это отметил инстинкт, привыкший расценивать любое пространство как поле боя. Большая просторная комната, должно быть, лучшие апартаменты во всей «Шпоре». Инстинкту не было дела до обстановки, для него большой стол посреди комнаты и расставленные вокруг него стулья служили лишь препятствиями, про которые надо помнить и которые надо учитывать при стрельбе. Но он знал, что этих стульев ровно пять — знал ещё до того, как получил возможность пересчитать.

Но коснувшись стены, инстинкт, безошибочный инстинкт Тигра, вдруг дал сбой. Точно в невидимые, сопряжённые друг с другом, шестерни, вдруг попал какой-то посторонний предмет, замкнув их и вынудив остановиться впервые за много лет.

Стена. Сперва ему показалось, что она украшена гобеленом. Пёстрым гобеленом, в котором преобладали оттенки разворошённого кострища — чёрные, тёмно-багровые, алые и серые. С этим гобеленом что-то было не в порядке, из него выдавались бугры — словно кто-то подвесил к стене через равные промежутки множество тряпичных свёртков. И эти свёртки были…

Уилл сделал шаг назад. Тяжёлый, неуклюжий, будто ноги перестали слушаться его. Потом ещё один. Лэйду пришлось прикоснуться к его плечу, чтобы тот не налетел на него, пятясь к выходу.

— Мистер Ла…

— Тихо.

— Это же…

— Тихо, я сказал, — Лэйд перенёс вес на левую ногу, чтобы пригвоздить Уилла к полу, — Спокойно. Дышите.

— Это…

Ему должно было быть непросто. У него не было инстинкта, который позволил бы ему выживать в Новом Бангоре так долго, у него был лишь разум. Хрупкая структура неустойчивых связей, которая мнит себя сложным инструментом познания и которая способна уничтожить саму себя, столкнувшись с тем, что называется Новым Бангором, и его единственным полновластным хозяином.

— Это тела, Уилл. Мёртвые тела, только и всего.

— Но они… они…

Нет, приказал себе Лэйд, не думать. Не воспринимать это разумом, напротив, спрятать его подальше, оставив снаружи лишь тигриный оскал не рассуждающих инстинктов. Иначе мгновенно закружится голова, навалится слабость, выскользнет из груди и так слабое дыхание.

— Выпотрошены, как индюки. И, по всей видимости, довольно давно. Теперь ясно, что это за запах… Единственное, что вы можете сейчас сделать, чтоб не ухудшить нашего положения, это сохранять спокойствие.

Много, несколько десятков. Двадцать? Тридцать? Возможно, и больше, он не хотел считать. Не тела — торсы, лишённые конечностей и голов. Вот почему он не сразу понял, на что смотрит, приняв эти изувеченные останки за части гобелена.

Все вскрытые, напоминающие вывороченные наружу мясистые бутоны какого-то огромного цветка, только лепестки не яркие, как у каланхоэ или хлопчатника, а серые, сухие — лепестки из человеческой кожи, растянутые на небольших вбитых в стену гвоздях. Под этими лепестками видны были пожелтевшие тонкие кости — ажурные клетки рёбер, вытянутые тростинки позвонков, искривлённые пластины тазов, расщеплённые на острые листовидные осколки.

Кто бы ни проводил вскрытие, едва ли им руководил медицинский интерес. Нет, понял Лэйд, сохраняя противоестественное спокойствие, от которого его самого подташнивало, этих несчастных, распятых на стене, точно на огромном стенде, не касался ланцет хирурга. Что-то более небрежное и, судя по всему, наделённое огромной силой. Несмотря на то, что он отчаянно пытался перекрыть в разуме те ручейки, по которым он получал информацию, он не мог не замечать деталей — жутких деталей, которые его инстинкт понимал совершенно чётко и безошибочно. Переломанные кости, лопнувшие рёбра, оборванные мышцы и свисающие, точно сухие бечёвки, сухожилия. Чтобы сотворить с человеческим телом нечто подобное, надо обладать огромной силой. И, пожалуй, огромной злостью.

Эти несчастные не были дичью, хмуро подтвердил выпустивший когти тигр внутри его сознания. Их убили не из голода. Мяса, съёжившегося и высохшего, накачанного консервирующими и бальзамическими составами, не касались ничьи зубы.

Тошнотворный спазм намертво заблокировал глотку, противясь тому, чтобы втянуть в лёгкие переполненный миазмами разложения воздух. Лэйд потратил несколько секунд, чтобы восстановить дыхание. Запах… Вот откуда этот запах был знаком ему. В аптечной лавке доктора Фарлоу ему приходилось ощущать нечто похожее — гнетущую вонь формалина, смешанного с медицинским спиртом и карболкой. Даже не в самой лавке, а в каморке позади неё, где доктор Фарлоу в тщательно закупоренных банках хранил законсервированные препараты, бывшее его гордостью — двухголовых мышей, вздувшиеся огромными опухолями внутренние органы и прочие причудливые обрезки жизни, нашедшие упокоение не в земле, а в бесцветной жидкости внутри стеклянных саркофагов.