Бумеранг

- Во всем свете ничего не останется, - продолжал худощавый. - Только груды черепов. Все сгорит в атомном котле. Только пыль, зола и уроды. Двадцатый век - могильный век всему человеческому. Была первая мировая, потом вторая мировая война, и будет третья.

Последняя! Больше войны не будет.

- И со знаменами пройдут полки СС, - бормотал Брулин.

В два голоса они спели "На холме под Мадоной стоял на посту гренадер" и поклялись в дружбе навек.

Через неделю худощавый пришел прощаться.

- Ты не думай, я неплохо устроился! - сказал он, - Да и Триксте на жизнь не жалуется. Я тут провернул одно дельце, пришлось на время смыться из Риги, переждать. Теперь все в порядке, могу вернуться к жене и детям. Да, неисповедимы пути господни, - добавил он с ухмылкой. - Кое-кого из нашего брата на виселицу вздернули, другие на фронте полегли, а мы живем и в ус не дуем. Ну, ладно, будь здоров! Выбирайся какнибудь в гости.

Но Брулину не удалось выбраться в гости. Осенью он простудился и слег. Температура держалась высокая, лихорадило, донимали кошмары и мысли о смерти.

Он нащупал под подушкой бумажник, достал фотографию и долго рассматривал ее.

На ней он был молод, полон сил, окрылен надеждами, глаза круглые, как у коршуна. Снимок выскользнул из ослабевших пальцев.

Брулин приподнялся на измятой постели, оглядел свое жилье. На полу грязь в палец толщиной, занавески на окнах, словно истлевшие знамена, затянутые паутиной. Все, точка.

Брулин сидел неподвижно. Он ни о чем не жалел, Но какое-то странное чувство росло и ширилось. Ненависть? Ей в груди становилось тесно, надо было дать выход, иначе она задушит его. А хотелось еще пожить, хотя бы до рассвета.

Ненависть все равно что порох. Если ружье заряжено и спущен курок, значит, быть выстрелу, на кого бы ни смотрели дула.

Кто-то должен ответить за эту ненависть. Но кто?

Те, кто, просыпаясь по утрам, со спокойной совестью улыбаются, едят ржаной хлеб, строят дома, любят женщин, потом снова спят по восьми или сколько там часов? Или за это ответят его соучастники, которые, как гады, расползлись по норам, но все еще живы? У, ядовитые твари!

И раздался выстрел.

Эти твари не сумели победить - смерть ядовитым тварям!

Брулин разыскал бумагу, перо и чернила. Потом писал дрожащей рукой, писал, обливаясь потом, кляня весь мир, прогресс и крыс - те, предчувствуя близкий конец хозяина, без стеснения рыскали по комнате. Он писал всю ночь, покрывая чистые листы неровными, пляшущими буквами. На конверте вывел: "Рига, прокуратура..." - и упал без сознания.

Днем Брулина отвезли в больницу, а конверт переслали по назначению.

Брулин поправился.

Полгода спустя он, вместе с худощавым, которого никто не видел улыбающимся, и бывшим командиром батальона СД капитаном Триксте, сидел на одной скамье.

- Вот так они, матерые, и попадаются, - во время перерыва говорил прокурор судье, - Только дайте бумеранг сумасшедшему!