Бумеранг

Софья Иосифовна всегда выглядела притягательно-аппетитно, особенно сзади и в основном для мужчин ценящих в женщинах этакую сдобную объемность. При, в общем-то, среднем, типично еврейском лице, круглом и носатом, у нее была можно сказать совсем не еврейская фигура. Обычно худые еврейки внешне выглядят болезненными, а полные рыхлыми, и у них, как правило, непропорционально короткие, некрасивые ноги (возможно потому, что многие поколения еврейских женщин сидели дома и не «наматывали» версты и мили в поисках продуктов собирательства или пропавшей скотины, как шиксы-плебейки, или регулярно танцуя на тех же балах как шиксы-дворянки). Однако Софья Иосифовна с самого детства пошла не в породу, она имела мелкокостную, но в то же время упругую, налитую фигуру, округлую в нужных местах и с хорошими визуально-приятными пропорциями длины ног и туловища. Она не походила ни на своих соплеменниц, ни на большинство русских женщин, в том числе и на своих коллег-педагогов, вышедших из сословий, которые в России до 1917 года считались низшими. В основном эти коллеги были по-пролетарски костисты, большеруки, большеноги, мужиковаты. С возрастом Софья Иосифовна полнела, особенно после родов, но опять же полнота не обезобразила ее как большинство прочих евреек, она оставалась по-прежнему рельефной и аппетитной.

И вот сейчас Лев Михайлович, видя как в беззвучных рыданиях сотрясаются эти объемные, красивые бедра, округлые плечи, как белеют ее сочные колени и икры… Нет, он не испытывал никакого мужского «аппетита», ведь в физическом плане он являлся обыкновенным евреем и «воспламениться» не мог, как это случается с представителями более «молодых» наций при виде красивого женского тела. Он как и полагалось человеку, у которого разум многократно превалирует над инстинктами, думал совсем о другом, он про себя на чем свет стоит клял того неведомого чиновника, который решил перевести этого треклятого диссидента к ним в институт. Мало ему забот на работе, теперь вот и дома тоже…

– Этот шлимазл вас там подбивает морочить головы своим мужьям, в общем, занялся тем же чем и в Москве занимался? – уже не обращая внимания на плач жены, жестко, не по-домашнему, а как разговаривал с подчиненными у себя в лаборатории, спросил Лев Михайлович.

Софья Иосифовна сразу перестала плакать, разогнулась, вытерла слезы и заговорила жалостным, просящим тоном:

– Пойми Лева, здесь у нас и наших детей нет перспективы, нет будущего. Нельзя просто сидеть сложа руки и ждать. Ведь уже несколько лет, как евреям разрешают выезжать по израильской визе. Не всем разрешают, но если бороться… Очень многим удалось добиться такого права и уехать. Сколько поэтов, художников, писателей, врачей, да и простых людей уже эмигрировали. А там ведь нет здешних запретов, нет прописки, там свобода передвижения, можно жить не то, что в любом месте, в любой понравившейся тебе стране. Не понравится в Израиле, можно переехать в Америку, или Европу.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь!? – Лев Михайлович уже не держался за виски, его возглас был более чем возмущенным.

– Я все отлично понимаю. Я не хочу до конца жизни сидеть в Сибири, не хочу чтобы меня схоронили в этой мерзлой земле. Я хочу, чтобы мои дети были свободными…

– Да, подожди ты, Софа… Здесь ты живешь в квартире со всеми удобствами, а что у твоих родителей было в Суроже?… Вспомни, дом с печкой и удобствами на улице. Конечно, там климат теплее и помидоры с яблоками растут, но горячей воды в доме не было и за холодной на колонку надо ходить. Забыла?… И потом, как ты можешь говорить за всех. Ну, Илья ладно, он куда ты скажешь, туда и поедет. А Фира? Ты уверена, что она горит желанием ехать в Израиль, или еще куда-то? Она ведь вообще к евреям и всему еврейскому, в отличие от тебя, относится довольно равнодушно. Ну а мне… какую судьбу ты уготовила там мне? Что я буду делать в том же Израиле? – вопрос прозвучал одновременно зла и саркастично.

– Ну как… неужто там такой специалист как ты не найдет чем заняться? – не очень уверенно проговорила Софья Иосифовна.