Бумеранг Гейдриха

— Я вам что говорил? — взорвался наконец Гейдрих, от ярости лицо его побледнело и губы стали еще тоньше, — Какой идиот догадался держать этого свидетеля в тюрьме, охраняемой армией? Вы что, настолько тупы, что не понимаете смысла и значения этого дела? Нет, такие идиоты могли вырасти только в стенах республиканской полиции. Покажите мне пальцем то место, которым вы думаете, Мюллер!

На щеках Мюллера появились красные пятна.

— Виноват, группенфюрер, — теперь уже громче и смелее сказал Мюллер, — Я должен был проверить, где Майзингер содержит этого заключенного.

— Не то что должны, а обязаны были это сделать! Майзингер всю жизнь занимался только тем, что следил, где какая блядь сделала аборт и какой педик кому подставился, а набравшись этих знаний, дает советы, что делать с еврейскими потаскухами! Вы что, не понимали, что это дело переросло рамки отдела Майзингера? Да вы понимаете, что если они сейчас надавят на этого вашего Шмидта и он откажется от всего того, что говорил нам и фюреру, то все мы окажемся просто в дураках! Его теперь не так-то просто будет заполучить обратно. Вы хотя бы срочно выясните, где они его содержат.

— Я приложу все усилия, группенфюрер!

— Не все усилия, а разбейтесь в лепешку, но сделайте это, Мюллер! И молите Бога, чтобы этот Шмидт был еще живым! Он нужен живой и разговорчивый!

Когда Мюллер вышел из кабинета, Гейдрих закурил и стал обдумывать сложившуюся ситуацию. Конечно, ему это еще не раз вспомнят. Но, с другой стороны, не все так безнадежно. Всегда можно будет сказать, что свидетеля запугали, подкупили и прочее. Нет, все еще далеко не безнадежно. А может, это и к лучшему? Свидетель был — его видел сам фюрер. Показания этого типа слышало слишком много людей.

Его мысли прервал адъютант, который тихо вошел в кабинет и, подойдя к письменному столу своего шефа, услужливо спросил:

— По радио передают речь фюрера в рейхстаге. Вы будете слушать?

Эту речь Гитлера ждали с 30 января, но тот все откладывал свое выступление в связи с другими, не терпящими отлагательства делами. Гейдрих молча кивнул головой.

Адъютант включил репродуктор, и оттуда полилась страстная речь Гитлера. Фюрер очень тепло отозвался о «понимании» сложности момента Шушингом и о своем «сердечном желании добиться большего взаимопонимания между Австрией и Германией». Гитлер говорил:

— Более десяти миллионов немцев живут в государствах, расположенных близ наших границ. Не может быть никаких сомнений, что политическое отделение от рейха не должно привести к лишению их прав, а точнее, основного права — на самоопределение. Для великой немецкой державы нетерпимо сознавать, что братья по крови, всей душой поддерживающие ее, подвергаются жесточайшим преследованиям и мучениям за свое стремление быть вместе со всей нацией, разделять ее судьбу. В интересы германского рейха входит защита этих немцев, которые продолжают жить вдоль наших границ, но никак не могут самостоятельно отстоять свою политическую и духовную свободу.

Гейдрих сразу же своим волчьим чутьем почувствовал, что рейх неприкрыто показывает свой звериный оскал двум соседним государствам. Угрозу в этой речи услышали и правительства Австрии и Чехословакии. А вот в Лондоне премьер-министру Чемберлену речь в целом понравилась и произвела благоприятное, успокаивающее впечатление. Лондон слышал только то, что хотел услышать.

Эта речь транслировалась не только по германскому радио, но также по радио Австрии и Чехословакии.

Берлин, 22 февраля 1938 года

В ресторан на станции Лихтерфельде вошел молодой, симпатичный гауптман в отутюженной форме. Он выбрал себе крайний столик и заказал кофе. Когда официантка принесла ему чашечку с дымящимся ароматным напитком, он обворажительно ей улыбнулся, потом сказал:

— Вы знаете, я ищу одного своего старого однополчанина. Он живет где-то здесь поблизости. Может быть, он заходил к вам и вы что-то про него знаете. Он уже не молод, а несколько лет назад ходил в таком темном пальто с коричневым меховым воротником, носит шляпу и белый платок.

— Я, кажется, знаю о ком вы говорите, — улыбается официантка, — несколько лет назад он действительно часто бывал у нас в обществе такой полной дамы. Но его всегда обслуживала Эльза, может, она что-то про него и знает.

Эльза, тридцатилетняя женщина с признаками начинающейся полноты, выслушав гауптмана, сказала:

— Да, действительно, он раньше очень часто заходил к нам, но вот уже около года, как его не видно. Я не знаю, как его зовут, но жил он где-то здесь совсем рядом, по-моему, на Фердинандштрассе.