Бумерит

– По иронии судьбы, очень высокий зелёный уровень развития предоставил пространство для размножения красных и пурпурных теневых импульсов, которые уже готовы были по собственному согласию кануть в Лету. Но под крылом постконвенциональных, постструктуралистских и постмодернистских теорий все доконвенциональные, нарциссические и эгоцентрические импульсы вновь расцвели. И именно эта жалкая смесь постконвенциональных идей с доконвенциональными импульсами и есть бумерит.

Атмосфера в зале начала накаляться. Температурный максимум был достигнут, когда Морин, как в горячечном бреду, декламировал:

– Бумерит – это дитя странной любви до– и пост-убеждений. Бумерит питал энергией протесты в Беркли. Он превратил деконструкцию в кровную месть. Уверовав в радикальный плюрализм, он начал уничтожать все ценности, не совпадающие с его собственными. История в его прочтении – это хроника злодейств, противная его идеальному, сияющему эго. Он выбросил на помойку не только отрицательные, но и положительные результаты современного Просвещения. Он возвёл в абсолют социальный конструктивизм, сделав возможным игнорировать любую точку зрения, кроме точки зрения социального конструктивизма. Он превратил духовность в нью-эйдж, подыскавший для бумеритского божественного эго тёплое местечко в центре космоса. Он объявил, что нашёл потрясающую новую парадигму, которая изменит мир до неузнаваемости. Он приписал исторически беспрецедентное моральное превосходство своей тошнотворной, омерзительной, гнилой болтовне.

Некоторые иксеры и игрики начали аплодировать ещё в середине устроенной Морином словесной порки и продолжали аплодировать до тех пор, пока их аплодисменты не слились с голосом Морина в крещендо.

– Эта гремучая смесь высокого плюрализма и низкого нарциссизма, жалкая патология, достигшая эпических масштабов, и есть бумерит. И этот бумерит на свой постмодернистский лад стал не менее разрушительным, чем те болезни современности, которые он так безжалостно осуждал. Из-за него на бумеров был повешен ярлык самого одиозного поколения в истории Америки.

В нестройном рёве зала смешались аплодисменты, улюлюканье, выкрики и насмешки. Одни хлопали стоя, другие от злости не находили себе места. Джонатан с энтузиазмом аплодировал, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Скотт казался потерянным. Кэролин до сих пор злилась – может, даже больше чем раньше. Ким радостно улыбалась Морину.

Последним в тот день выступал чернокожий джентльмен, который поднялся на сцену во время затянувшейся овации.

– Это Марк Джефферсон, – сказала Ким; блаженную покорность на её лице сменила уверенность. – Он один из лучших друзей Чарльза. У него невероятное прошлое: родился в Бэдстай[69], служил в разведывательно-диверсионных войсках особого назначения, получил премию фонда Макартуров. Знаешь за что? За то, что сделал фотографию гетто искусством. Потом наткнулся на работы Морина. Говорит, они спасли ему жизнь.

– Как они познакомились?

– Чарльз и Марк? Это самая удивительная часть истории: в автомобильной аварии.

– Что?

– Чарльз врезался в машину Марка на пересечении десятой и Перси.

– Ты шутишь.

– Богом клянусь. Он в него врезался. К счастью, никто не пострадал. Самое интересное в этой истории то, что сказал Марк. Эта фраза стала его визитной карточкой. В общем, они вышли из машин, молча подали друг другу водительские права, и тут Марк посмотрел на права Чарльза и сказал: «А, доктор Морин. Я вас искал».

Марк Джефферсон поднялся на сцену, улыбнулся слушателям и начал ровно с того места, на котором остановился Морин, как будто пытаясь залечить умышленно нанесённые им душевные раны.

Когда Джефферсон говорил, у меня было странное ощущение, будто они с Морином играли с аудиторией в хорошего и плохого полицейского. Морин был плохим полицейским, унижавшим аудиторию угрозами и обвинениями и орудовавшим молотком для отбивания мяса. После него появился хороший Джефферсон, который разглаживал растрепавшиеся пёрышки и был любезен, что заставляло упрямую аудиторию более охотно идти к намеченной ими цели. Однако мне показалось, что Джефферсон претворялся. Когда он начал выступление, стало ясно, что, прав он был или нет, но он верит в то, что говорит.