Бун-Тур

Бун двумя руками ухватился за меня и как дернет! Я и сел, а язык сам во рту ворочается:

— Неувязочка у вас получается: то взрослый — понимать должен, то маленький — не поймешь!

Мальчишки и девчонки засмеялись. Галина Аркадьевна и Сеня Петрович стоят у стола и не знают, что делать дальше. Сбил я их с толку. А сам думаю: на этот раз не пронесет — готовься, Тур, к взбучке! Да еще к какой!

И вдруг — горн! Поет — зовет весь лагерь! Выручил он и меня, и наших вожатых. Сеня Петрович быстренько объявил, что сбор отряда переносится. Нас построили и повели в центр лагеря на площадку перед трибуной. Там всегда проводят всякие торжества.

Другого такого хорошего митинга я за всю жизнь не помню. Выступали из колхоза — хвалили нас за помощь. Мы там грядки пололи, сено убирали. Но дело не в том. Нас с Буном этот митинг прямо-таки от гибели спас.

Говорили долго. Сначала от имени правления колхоза. Потом от имени руководства лагеря. Потом от имени и по поручению пионеров. Благодарили друг друга. Обещали и в будущем году крепить взаимную помощь.

Проговорили чуть не до самого обеда. А после обеда, извините, тихий час! Его никто, даже старшая пионервожатая, не имеет права нарушать! В тихий час сбор не соберешь! А после — чай! Тоже дело святое! А после чая — подготовка к отъезду в город! Потом был ужин и прощальный костер. Так сбор отряда в лагере и не состоялся. А может, Сеня Петрович нарочно все подстроил, чтобы его не было? Не знаю.

Но напрасно мы радовались с Буном. Это была лишь временная отсрочка.

Злой мальчик

Мы проучились уже четыре дня. Настроение у нас с Буном неважное. Ходим, как над бомбой замедленного действия, и только одна у нас мысль: будет сбор, или Галина Аркадьевна отпустит нам летние грехи?

— Не жди! — говорит Бун. — Под амнистию не попадем. Очень уж ты перестарался!

Я даже спорить не стал. Сам знаю, что перестарался. И опять получается так, что вроде бы Галина Аркадьевна права. Нас только распусти, а отвечать-то ей! Сломал бы Бун ногу в лесу, что тогда? Буна бы — в больницу, а Галину Аркадьевну — в канцелярию за приказом об увольнении…

Амнистии не было. На большой перемене подошел к нам Борька Шилов — председатель совета отряда. Глаза официальные, походка деловая. Сразу видно, что сейчас он подходит к нам не как свой парень, одноклассник, а как председатель.

— Что вы натворили в лагере?

— Когда сбор? — спросил Бун.

— Сегодня после уроков.

— После уроков и узнаешь! — сказал я Борьке.

Он свысока посмотрел на нас.

— Я не из любопытства. Хотел заранее подготовить вопрос. Галина Аркадьевна отказалась присутствовать на сборе.

— Отказалась? — вырвалось у Буна.

— Сбора, значит, не будет? — спросил я.

— Будет. Только без Галины Аркадьевны. Она сказала, что слишком обижена на вас, чтобы быть беспристрастной.

Это была такая новость, о которой не сразу скажешь, хорошая она или плохая. Правда, нам с Буном полегчало, но одновременно эта новость как-то пришибла нас. Я, пожалуй, даже пожалел, что Галина Аркадьевна не придет на сбор. Пришла бы, потолковали, и если бы вышел откровенный разговор, то, может быть, и поняли бы друг друга.

Но она не пришла. Сбор проводила Клавдия Корнеевна. Вы ее уже знаете. С ней легко и просто самые сложные вопросы распутывать.

— Ну что ж, — говорит она, — расскажи нам, Коля Зыкин, как все произошло.

Бун не ожидал такого начала. Мы с ним думали, что она сама со слов Галины Аркадьевны расскажет о нашем поведении в пионерском лагере. Встал Бун и молчит. Минуту, наверно, молчал целую. Я его подтолкнул.

— Давай! Давай!

Он ко мне наклонился:

— Чего давай?

— Рассказывай!

— Как?

— По-русски!

Все слышат нашу перепалку, посмеиваются. А Бун спрашивает у Клавдии Корнеевны:

— Можно мне на секунду выйти из класса? С Туром, то есть с Даниловым.

Она удивилась, но разрешила. Мы — за дверь. В классе — хохот.

— Чего давай? — набросился на меня Бун в коридоре. — Как рассказывать? Не понимаешь, что ли? Тебя никак не выгородить! Где я — там и ты: и с эфиром, и с камнем, и на сборе!

Я его мигом успокоил:

— Валяй и про меня! Разрешаю!.. Только знаешь что?

— Что?

— Про солнышков не надо.

— Ладно!

Мы вернулись в класс, и Бун выложил все, как было. Ничего у него получилось — складно. Меня каким-то даже геройчиком нарисовал. Про наших вожатых — ни одного плохого слова. Признался, что они во всем правы.

После Буна выступила Клавдия Корнеевна и, как всегда, говорила просто и не обидно.

— Вижу, что Коля Зыкин осознал свою вину. А в чем она, в первую очередь, заключается? Я бы назвала два самых главных пункта. Первое — шутка с эфиром. Злая, нехорошая шутка! Второе — стенгазета. Верю, что произошло это случайно. Но в таких вопросах случайности нет места!

И что меня дернуло? Я потом раза три себя по голове стукнул, а тогда не сдержался.

— А чего такого? — говорю. — Стенгазета — не папирус древний, который у Мертвого моря нашли. Чего на нее молиться? Прочитали разок — и сжечь можно!

Клавдия Корнеевна покачала головой.

— Ты не прав. И я не верю, что ты не понимаешь этого.

Бун ринулся мне на помощь.