Бунин, Дзержинский и Я

В конце концов они стали рассказывать друг другу о своих успехах, и Санин сказал, что видел ее в кино в «Невестах войны» и еще в ряде фильмов, что она выглядела ничуть не хуже, чем Мэри Пикфорд. И говорил об этом как специалист, дав понять, что и сам снимал кино. Назимова показала фото, подаренное ей немецким драматургом Герхартом Гауптманом с надписью: «Русской Дузе». И в свою очередь хвалила Санина, повторив, что контракт с Метрополитен-опера – поистине звездный успех.

Глава 9

В каюту он шел в приподнятом настроении: похвала всегда действовала на него возбуждающе. Он даже попытался скрыть свое воодушевление, чтобы оно не покоробило жену.

– Должен сказать, что тебе сделали замечательную прическу, выглядишь ты просто великолепно! А что касается Назимовой, видишь ли, она напрочь разочаровалась в мужчинах.

– Ну, сам знаешь, сейчас этим никого не удивишь. А еще что нового она тебе сообщила?

– Она жалеет, что у меня не будет возможности показать себя в русских операх. По ее мнению, Америка переполнена российскими евреями, они любят русское искусство, русский язык и сделали бы меня знаменитым. И еще: оказывается, в 1904 году они с Орленевым гастролировали в Ялте и Чехов пригласил их на ужин. Орленев даже отдал Антону Павловичу старый долг. Чехова это растрогало, позабавили рассказы о бродячей театральной труппе, и он пообещал Орленеву написать специально для него комедию на эту тему…

– Вы говорили о Чехове и обо мне? – насторожилась Лидия Акимовна.

– Поверь, Лидуша, нет. У нее небольшое поместье под Нью-Йорком под названием «Хуторок», и она пригласила нас побывать там, когда мало-мальски обустроимся.

– А у меня новое знакомство. Услышав русскую речь, ко мне подошла молодая и очень симпатичная особа. Плывет в Нью-Йорк к возлюбленному. Сегодня она с нами будет ужинать. Зовут Юлия.

– А я познакомился с советским дипломатом. Решили пиво местное попробовать. Ты не против?

– Надеюсь, вы подружитесь…

Глава 10

Санин любил пиво и пил его не только в жару, чтобы утолить жажду. Любил за «коммуникабельность», «демократичность», за неспешность разговоров под бокальчик доброго пивка. Ни Париж, с его культом сухого вина, ни жена, с ее неприятием этого «мужицкого» напитка не сумели погасить в нем это пристрастие. А потому предложение дипломата встретиться в баре он воспринял как добрый знак. Бар поражал простотой оформления: мрамор и дерево стоек, простые столы и стулья, стекло бокалов и иллюминаторов. Такой вполне можно было встретить, например, в Мюнхене, Берлине, в Праге и в Милане. И тут показалось Санину, что он вполне проник в замысел декораторов, оформлявших все на этом огромном лайнере: пассажир должен чувствовать себя уверенно, как на земле. И только огромный ресторан со стеклянными стенами должен поразить воображение океанским раздольем и величием!

Александр Акимович пришел немного раньше назначенного срока. Посетителей в баре было немного. Выбрав себе удобный столик в дальнем углу зала, Санин договорился с официантом о том, чтобы счет был подан ему. Павел Денисович появился точно в обусловленное время.

– Пивом сегодня угощаю я, – предложил Санин. – Какое пьете – темное, светлое?

– Что ж, спасибо, – просто согласился дипломат. – Конечно же, светлое. Темное тяжеловато, не понимаю, почему ему отдают предпочтение дамы.

И тут их вкусы совпали. Санин заказал по бокалу светлого баварского и рыбное ассорти. Когда оба сделали по глотку, он, глядя прямо в глаза своего визави, произнес:

– Откроюсь вам полностью, ничего не тая и не скрывая. Сказать, что я соскучился по Москве, взрастившей меня, давшей мне все – профессию, жену, возможность заниматься любимым делом, – ничего не сказать! Сказать, как я соскучился по русским людям, – ничего не сказать! Почти десять лет я в отрыве от моей благословенной и великой Родины, работаю на Западе, прославляю ее великое искусство, которое бесконечно люблю, которому поклоняюсь. Всякое бывало – болезни, депрессии, но когда сотни людей аплодировали русскому искусству, душа моя ликовала, силушки прибавлялось. Вот сейчас еду в Нью-Йорк, первый русский, который будет там главным режиссером, ставить оперы!

Прохорова буквально захватил горячий поток слов. Он видел перед собой уже далеко не молодого, седеющего человека, напору, темпераменту и горячности которого мог позавидовать и иной тридцатилетний. Если говорить честно, его немало смущали прямой взгляд, стесняла речь и сам Санин со всем этим неожиданным и страстным самовосхвалением, которое и слушать-то было неловко. Хорошо, что в такие моменты на помощь приходил бокал с пивом. О своем Санин, казалось, забыл.