Бунин, Дзержинский и Я

Седьмое. Кому, как не ей, Лике Мизиновой, было известно о его одиночестве. И как часто, к сожалению, она не слышала позывных этого одиночества. Кольцо с надписью «Одинокому – мир пустыня» ей казалось кокетством, игрой. А одиночество, порожденное болезнью, снедало его не меньше самой болезни. Особенно ему было плохо в Ялте, куда она, Лика, так и не выбралась. «На горах снег. Потягивает холодом, – жаловался он сестре. – Ты пишешь про театр, кружок и всякие соблазны, точно дразнишь, точно не знаешь, какая скука, какой гнет ложиться в 9 часов вечера, ложиться злым, с сознанием, что идти некуда, поговорить не с кем и работать не для чего, т. к. все равно не видишь и не слышишь своей работы. Пианино и я – это два предмета в доме, проводящие свое существование беззвучно и недоумевающе, зачем нас здесь поставили, когда на нас некому играть». Ему было скучно, как он замечал, не в смысле Weltshmerz (мировая скорбь), не в смысле тоски существования, а скучно без людей, без музыки, без женщины, без жизни. «Со мной вы не будете одиноким», – если и не говорила, то давала понять ему взглядом, кокетством, живостью, умом – не она, Лика, а Ольга Книппер, актриса обдуманного вдохновения. И он, знаменитый писатель, но медленно погружающийся в физическое небытие человек, взывал к ее силе, жизненной яркости. «Когда приеду, пойдем опять в Петровско-Разумовское? Только так, чтоб на целый день и чтобы погода была очень хорошая, осенняя и чтобы ты не хандрила и не повторяла каждую минуту, что тебе нужно на репетицию». Он боялся этой ее хандры. Мог ей предложить свою известность, но не молодость, свежесть здорового мужчины. «Я пока ехал в Ялту, был очень нездоров… Это я скрывал от Вас, грешным делом». Скрывал, потому что хотел соответствовать ее цветущей силе. Он вспоминал дивный, жаркий до синевы крымский день, и они в мягкой коляске по дороге в Бахчисарай, и кто-то машет им руками, и они думают, что это сумасшедшие из земской больницы в Кокозах. А вот персонал, узнавший известного писателя, приветствует его. Она хохочет – «милая, необыкновенная актриса, замечательная женщина». И он тихим баском вторит ей. Сколько надежд, но забыться ему невозможно.

Глава 37

Фотография 1902 года. Ялта.

Мать Антона Павловича в спокойной, не лишенной изящества позе, в ней какая-то странная отрешенность от всех забот. Сестра, как всегда, элегантна и аккуратна до излишества. На лице озабоченность повседневности. И лучезарная Книппер – светится счастьем и победительностью.

Чехов – сама болезнь и тоска. Особенно невыносимы глаза. Один из его докторов заметил: несчастьем Антона Павловича было счастье, выпавшее на его долю к концу жизни, – женитьба и театр. Несчастье? А может, шанс? Актриса и театр помогли еще раз собраться с силами? «Без тебя я бы постарел и одичал, как репейник под забором», – писал он Ольге Книппер.

«Ему мало моей красоты, забот и умных разговоров, и даже умения быть поэтичной (чему бы я научилась для него)», – поняла, угадала, как ей казалось, Лидия Стахиевна. Ему необходимо было дело!

Им стал театр. Ольга Книппер в Москве. Он в Ялте. Но им есть о чем говорить. Оба в счастливой лихорадке. «Художественный театр – это лучшие страницы той книги, которая будет когда-нибудь написана о современном русском театре». Вот куда он залетает! И своей «необыкновенной, знаменитой актрисе», «актрисище лютой», «великолепной женщине» дает десятки советов: оставить панические мысли об успехах и неуспехах, быть готовой к ошибкам, неудачам, гнуть свою линию. Советует, как играть Елену в «Иванове», Машу в «Трех сестрах», Аркадину в «Чайке»… Он ворчит: «Успех вас избаловал, и вы уже не терпите будней». И себя не жалеет: «Говорил со Станиславским, дал ему слово окончить пьесу к сентябрю… Пьеса начата, кажется, хорошо, но я охладел к началу, оно для меня опошлилось… Все время я сидел над пьесой, но больше думал, чем писал…»

Доктора последнюю зиму в его жизни разрешили провести в Москве. Он умилялся морозу, снегу, саням, скрипевшим полозьям, розовому солнцу, мохнатым елкам. Радовался новой шубе и бобровой шапке. Счастлив посещениям репетиций.

…Говорили, что Мария Андреева и Ольга Книппер, две красавицы актрисы, разыграли между собой двух писателей – Чехова и Горького.

«Если и так, – ставила точку в своих мыслях на всей этой теме Лидия Стахиевна, – они хотели славы театру».

И все-таки сколько достоинств и ухищрений… Сколько спорного и безусловного… Сколько искреннего и смоделированного…

И все это сложилось в венчанную совместную жизнь на 41-м году жизни Чехова.

Он – Книппер: «Ты адски холодна», – и грустный комментарий: «Как и подобает актрисе».

Книппер: «Я чуяла в нем человека-одиночку».

Но смысл всего этого: он влюбился в Ольгу Книппер. Ощущал с ней то, что человек с нежным сердцем чувствует в золотую пору детства. Она же взяла в руки не новую роль, а его сердце.

У сердца два закона: любовь и смерть. С ним это и случилось…

Лидия Стахиевна почувствовала усталость: дорого обходятся выяснения отношений с прошлым!

Глава 38