Бунин и Набоков. История соперничества

24 марта 1939 года Бунин приписывает постскриптум на полях письма к Вадиму Рудневу: «Сирин очень искусственен!»[268] Тогда почти одновременно в «Русских записках» был опубликован рассказ Набокова «Лик», а в «Современных записках» – «Посещение музея», пожалуй, самый сюрреалистический из русских рассказов писателя. 14 июня 1939 года, в день, когда Набоков вернулся из второго лондонского турне, не стало Ходасевича. С конца июня до сентября 1939 года Набоковы отдыхали, сначала в Савойских Альпах, потом на Лазурном берегу[269]. Они вернулись в свое последнее парижское пристанище, квартиру-клоповник на рю Буало, где была написана повесть «Волшебник» – «первая маленькая пульсация “Лолиты”»[270]. Бунин и Набоков вновь увиделись в Париже только осенью 1939 года. Жена Бунина записывает в дневнике 13 сентября 1939 года: «Видаемся с Вишняками, Зензиновыми, Фондаминским, Сириным и Зайцевыми»[271]. 31 декабря 1939 года Бунин и Набоков совместно с Алдановым, Бердяевым, Гиппиус, Мережковским, Рахманиновым, Ремизовым и Тэффи подписали «Протест против вторжения в Финляндию», опубликованный в «Последних новостях». Эта политическая акция, объединившая ведущих деятелей культуры разных политических убеждений, передает состояние умов в русской эмиграции на конец 1939 года. Нетрудно заметить, что в этой группе Набоков – единственный представитель младшего эмигрантского поколения. В очередной раз нота неприятия Набокова проглядывает в дневниковой записи от 6 февраля 1940-го, сделанной находившимся в Париже Полонским: «Про Сирина, который забежал в это время случайно на полчаса, Бунин сказал …: – Нельзя отрицать его таланта, но все, что пишет, это впустую, так что читать его перестал. Не могу, внутренняя пустота»[272].

Последняя встреча Набокова и Бунина произошла 15 мая 1940 года в квартире А. Ф. Керенского, за несколько дней до отплытия семьи Набоковых из Сен-Назер в Нью-Йорк на судне Champlain, зафрахтованном ХИАСом – агентством помощи еврейским иммигрантам[273]. Нацистские войска вошли в Париж 14 июня 1940 года. Летом 1940 года на полях письма Нины Берберовой, присланного из-под оккупированного Парижа в Грасс, тогда еще «свободную» Францию, Бунин написал карандашом: «Адрес Сирина?»[274] Сирин – Набоков – уже был в Америке, и писем от Бунина он, судя по всему, больше не получал.

Глава 4 «…Она умерла на Женевском озере в преждевременных родах»

У Набокова в автобиографии: «По темному небу изгнания across the dark sky of exile Сирин пронесся, … как метеор, и исчез, не оставив после себя ничего, кроме смутного ощущенья тревоги» (Набоков ACC 5: 565)[275]. Набоков уехал в Новый Свет, спасая жену и сына, – и тем самым буквально пересекая границу литературы русской эмиграции («исчезая», как и его герой-избранник Василий Шишков). Бунин остался во Франции с мучительными воспоминаниями. Лев Любимов, который вернулся в Россию после Второй мировой войны, приводит такие слова Бунина о Набокове: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня»[276]. 25 сентября 1942 года Полонский записал: «После завтрака пришел Бунин. Говорили о “Новом журнале” (№ 2), он, как и Люба Любовь Полонская, жена Я. Полонского и сестра М. Алданова считает, что сиринские стихи талантливы, но ругает его “вообще” – “талантлив, но не люблю, не приятен”»[277]. Ревность Бунина, вызванная дразнящими достижениями Набокова, дала ему новый творческий импульс. Бунин задумал книгу, которая должна была уравнять счет с Набоковым. Когда в 1943 году в Нью-Йорке вышло первое, неполное издание «Темных аллей», Набоков преподавал русский язык в Колледже Уэллсли (Wellesley College). Бунину оставалось жить десять лет, и в русской литературе появился новый шедевр.

* * *

«Я думаю, что я повлиял на многих. Но как это доказать, как определить? Я думаю, что, не будь меня, не было бы и Сирина (хотя на первый взгляд он кажется таким оригинальным)»[278]. Так писал Бунин русской американке Елизавете Малоземовой до начала Второй мировой войны. Работая в 1938 году над своим замечательным исследованием творчества Бунина, Малоземова попросила Набокова рассказать о влиянии Бунина на его литературное становление. В ответном письме в январе 1938 года Набоков заявил, что не считает себя последователем Бунина[279]. Выстраивая свои суждения на основании произведений обоих писателей, опубликованных к 1938 году, а также их писем к ней, Малоземова заключила: «Хитроумное стилистическое новаторство Сирина, его дерзкие эксперименты … вскоре, возможно, начнут ужасать Бунина. Сирин отважно приближается к тайне жизни, двойственности сознания, глубинам преступной души. Он так же далек от Бунина, как Достоевский от Толстого»[280]. Сорок лет спустя, словно эхо довоенных суждений о Набокове, прозвучит вердикт русской израильтянки Майи Каганской: «Бунинская стилистика послужила антибунинской поэтике»[281].