Бунин. Жизнеописание

«Это… был штаб, — писал мне Зуров 16 апреля 1965 года, — немецкого транспорта… Русские шоферы из этого штаба были на вилле Jeannette два-три раза. Это одного из них Иван Алексеевич спросил: „Родину защищаете?“ А тот ответил горестно и печально: „Перед родиной мы виноваты“».

Вера Николаевна писала Д. Л. Тальникову в Москву 10 мая 1959 года (продолжая письмо, начатое 20 марта) ^[964]:

«Пленные у нас не прятались. Они бывали только у нас по воскресеньям, пели, плясали, — талантливый подобрался народ! Приносили вина, коньяку, — они все почти были пекарями и наживались, продавая французам хлеб. С нас денег не брали. Боготворили Зурова. И все были очень настроены патриотично, даже те немногие, которые работали шоферами в немецком штабе, — он находился против нашей виллы. Мы с утра слушали пение о Москве… „Москва любимая“ и т. д.».

Бунин писал 23 ноября 1944 года Б. К. Зайцеву:

«Когда Бог даст нам свидеться, расскажу о пленных — их у нас бывало в гостях немало (еще при немцах). Некоторые в некоторых отношениях были настолько очаровательны, что мы каждый раз целовались с ними как с родными, да они и сами говорили нам с Верой: „Папаша, мамаша, никогда вас не забудем. Вы нам родные!“ А очаровательней всех был один татарин — такое благородство во всем, такое высокое почтение к возрасту, к чести, к порядку, ко всему Божескому, — там Коран истинно вошел в плоть и кровь. А некоторые другие, при всем своем милом, все-таки поражали: подумайте — о Христе, например, настолько смутное представление, что того и гляди (и без всякого интереса) спросят: а кто собственно был этот Христос? Кое-чего мы с Верой старались не касаться <…> Они немало плясали, пели — „Москва, любимая, непобедимая“, о том, как „японец поп зетьу границы родной…“ и т. д. Большинство при бегстве немцев разбежалось» ^[965]. Они бывали «часто все лето».

Девятого сентября 1944 года пятнадцать человек наших солдат увезли на грузовике в Кастеляну; проезжая мимо «Жаннеты», они забежали к Буниным. Зуров вынес им три бутылки вина. «Когда я подбежала, — говорит Вера Николаевна, — они уже были опять на грузовике — оживленные, взволнованные. Я их перекрестила. Уехали они в штаб партизанов-коммунистов» ^[966].

Творческая работа давала большую радость; Бунин писал: «Да и сам на себя дивлюсь — как все это выдумалось — ну, хоть в „Натали“. И кажется, что уж больше не смогу так выдумывать и писать». В «Натали», как почти во всех других его рассказах, « все от слова до слова выдумано» (запись в дневнике 20 сентября 1942 года).

«Прошелся в одиннадцатом часу по обычной дороге — к плато Наполеон, — пишет Бунин 24 сентября. — Моя черная тень впереди. Страшные мысли — вдруг останусь один. Куда деваться? Как жить? Самоубийство?

Потом стал думать об этой кухарке на постоялом дворе. Все вообразил со страшной живостью».

Этот взволновавший его вымысел воплотился в рассказе «На постоялом дворе», законченном 27 ноября 1942 года.

Двенадцатого ноября 1942 года он записывает:

«…Роковая весть: немцы занимают наше побережье. Ницца занята вчера днем, Cannes — поздно вечером — итальянцами. В Grasse вошло нынче вечером две тысячи итальянцев».

Настроение Бунина было грустное, «в жизни мне, — пишет он, — в сущности, не осталось ничего!».

Вера Николаевна теряла силы, была очень болезненна. Иван Алексеевич писал Вере Шмидт 15 декабря 1943 года, что Вера Николаевна «стала так бледна и худа, что смотреть страшно, я так слаб, что задыхиваюсь, взойдя на лестницу: пещерный сплошной голод, зимой — нестерпимый холод, жестокая нищета (все остатки того, что было у меня, блокированы за границей, со всеми моими издателями я разобщен, заработков — никаких) и дикое одиночество: вот уже три года, даже пошел четвертый, сидим безвыездно в Grasse’e — куда же теперь выедешь! Написал я за это время все же целую новую книгу рассказов, пишу и сейчас понемногу — и все только для ящиков письменного стола!» ^[967].

По словам Бунина, немецкое гестапо «долго разыскивало» ^[968]его.

Бунин продолжал следить за ходом войны. Он записывает 1 февраля 1943 года: «Паулюс, произведенный вчера Гитлером в маршалы, сдался в Царицыне, с ним еще семнадцать генералов. Царицын почти полностью свободен. Погибло в нем будто бы тысяч триста <…>

2.11. Вторник. Сдались последние. Царицын свободен вполне.

8.11. Понедельник. Взяли русские Курск, идут на Белгород».

Приходили вести о смерти друзей: 28 марта 1943 года радио сообщило о кончине Рахманинова. Вера Николаевна записала 29-го: «…Все застилает смерть Рахманинова. В „Эклерер де Нис“ есть уже сообщение „Великий композитор…“. Не дожил он до конца (войны. — А. Б.), до свиданья с Таней (дочерью Т. С. Конюс. — А. Б.), до возможности вернуться на родину…»