Бунт

Потом она вспомнила то ужасное, беспросветное, невероятное, точно в кошмаре, грязное пятно, которым представлялся ей долго после первый день, когда она протрезвилась.

«А ведь я тогда тоже удавиться хотела!» — с холодным ужасом вспомнила Саша и сразу широко открыла глаза, точно ее толкнул кто. Ей почудилось, что тут возле кровати стоить неподвижная, мертвая, длинная-длинная Любка.

А все было тихо, слышалось ровное дыхание спящих и стало будто светлее. Опять были видны темные бугорки на кроватях и мало-помалу становилось все серо, бледно и как-то прозрачно. По-прежнему храпел кто-то, томительно и нудно, а за окном капали на подоконник одинокие тяжелые капли.

«Так и хотела… Помню, напилась здорово… думала, как напьюсь, легче будет, не так страшно… и крючок приколотила… А за мной, значит, следили… за всеми первое время следят… «Тетенька» меня тут и избила… чуть не убила!.. А потом и ничего… скучно стало…».

Саша припомнила, не понимая, что потом нашла на нее глубокая, тяжелая апатия, и когда прошла, то унесла с собой всякую нравственную силу и стыд, не было уже ни силы, ни желания бороться. Потом было пьянство, разврат, шум и чад, и она привыкла к этой жизни. Но все-таки Саша помнила очень хорошо, что совсем весело и спокойно ей никогда не было, а все время, что бы она ни делала, где-то в самой глубине души, куда она сама не умела заглядывать, оставалось что-то ноющее, тоскливое, что и заставляло ее так много пить, курить, задирать других и развратничать.

«А почему ему… почему ему сказала?.. Да потому, что он меня и взбередил тогда… слова эти сказал, милый мой красавчик!..».

И опять Саша придумывала нужные слова и припоминала весь тот вечер, когда этот студент был у них в первый раз, пьяный, веселый, и очень ей понравился, смеялся, пел, а Саше сказал:

— Цены тебе, Сашка, нет!.. Ты— красавица! Прямо красавица! Кабы ты не была девкой, я бы на тебе женился! Ей-Богу, женился бы, потому что ты лучше всех женщин, каких я знаю… И зачем ты, Сашка, в девки пошла?

Саша смеялась и вылила на него полстакана пива, но он не рассердился, а вдруг загрустил пьяной, слезливой грустью.

— И неужели ты не понимаешь, что ты над собой сделала… а? Сашка!— горестно покачивал он красивой взлохмаченной головой, залитой пивом.

И сразу напомнил ей этими «жалкими» словами все, что она вынесла. И тут все точно поднялось в ней, давнуло за сердце, резнуло. Саша стала неудержимо плакать, отталкивать студента от себя, биться головой. Было это и потому, что она была пьяна, и потому, что она поняла, что сделала над собой что-то ужасное и непоправимое, как ей тогда казалось.

«Всю ночь тогда проревела», — задумчиво и тихо подумала Саша, глядя в посеревшие окна, печально и неподвижно смотревшие в большую, холодную и скучную комнату.

«С того и началось… это самое… затосковала я тогда насмерть!»

V

Следующий день был приемным днем во всех больницах, и почему-то его сделали приемным и в приюте.

Небо посветлело, солнце ярко светило в окна, так что, казалось, будто на дворе радостная весна, а не гнилая осень. Было так много света, что даже на угрюмые мутно-зеленые столы и табуреты было приятно и легко смотреть. Чай пили в общей комнате, пили чинно и молча, потому что боялись надзирательницы, у которой было много испорченной желчи.

Но Саше казалось, что так тихо и чинно вовсе не потому, а оттого, что здесь, в этой совершенно иной жизни, так и должно быть: светло, тихо и чинно. И все это ужасно нравилось Саше, даже возбуждало в ней чувство восторженного умиления. Глаза у нее поминутно делались влажными и тихо блестели.

«Господи, как хорошо-то…»

А когда Саша вспомнила те радостные и светлые думы, которые передумала она в эту «великую» (именно так, как называла она всегда ночь под светлое Христово Воскресение, Саша назвала себе первую ночь, проведенную в приюте), ей стало так радостно, что она начала тихо и широко улыбаться навстречу полному золотой пыли солнечному лучу, падавшему через всю комнату блестящей полосой.

Но в ту же минуту она поймала на себе пристальный и колючий взгляд надзирательницы, вдруг загадочно прищурившейся, и смутилась так, что даже испугалась. Густой румянец стал разбегаться по ее молодому и еще совсем свежему лицу.

«Чего обрадовалась?» — с грустью, откуда-то вынырнувшей незаметно для нее самой, подумала Саша, стараясь не глядеть по сторонам.— «Уж и забыла… подумаешь!.. Так тебе и смеяться… сидела бы, коли уж Бог убил».

И как будто в столовой стало темней, скучно и глухо, и золотой столб пыли куда-то пропал.

«Исправляющаяся! — с иронией думала надзирательница, машинально помешивая ложечкой жидкий простывший чай и не спуская с Саши злого и презрительного взгляда.— Мысли-то их в комитет бы представить!.. У, дурачье!— подумала она о комитетских дамах.— Да этих потаскух хлебом не корми… Разве могут они не то что оценить, а хотя бы понять смысл этих забот о них общества?— вдруг поджав губы, мысленно произнесла она где-то слышанную, очень ей понравившуюся и не совсем ясно понимаемую фразу.