Бунт Дениса Бушуева

Лапшин улыбнулся и кашлянул. Улыбнулся под бинтом и Бушуев, но тут же почувствовал боль – губы были разбиты. Простодушные упреки отца казались ему сладкой, невыносимо сладкой музыкой.

– А что дом, папаша?

– Отстроили, Дениска, отстроили. Закончили, стало быть. Осталось налишники навесить да на веранде перила поставить. Не дом получился, Дениска, а цельный дворец… самому государю императору, царю Николаю убиенному впору, стало быть с конца на конец, в ём жить, а не нам… Да вот Гриша Банный, дурень стоеросовый, намедни стекло в светёлке разбил, в твоей-то комнате. Микстуру, говорит, я такую придумал, что ежели им натереть стекло оконное, то ни в жись пыль к ему, стало быть, не пристанет. Ну, мажь, говорю, мажь, коли так… А он возьми да и намажь! Обормот долговязый! На второй день стекло бурым стало, как корова у Пашки Назарова, на третий – почернело, а на четвертый, стало быть с конца на конец, лопнуло…

Ананий Северьяныч хотел еще что-то прибавить, но постучали в дверь. Лапшин встал и отворил.

Это была Ольга Николаевна. Она мельком взглянула на Лапшина и Анания Северьяновича, сделала несколько шагов, решительных и уверенных, и стала возле спинки кровати в ногах у Дениса. Из-под расстегнутого светлого пальто выглядывало простенькое шерстяное платье; сумочку она держала предплечьем левой руки, придавив ее к боку. Отбросив со щеки прядь пушистых русых волос, выбившихся из-под плоской меховой шапочки, она внимательно и любопытно посмотрела в карие глаза Бушуева; глаза, переносица и брови – вот все, что она видела.

Наступило неловкое молчание. Лапшин прикрыл дверь и подставил Ольге стул, она поблагодарила, но не села, осталась стоять. Остался стоять и Лапшин, держась за спинку стула, на котором сидел Ананий Северьяныч. Все с любопытством разглядывали незнакомку. Денис же видел лишь белое пятно ее лица и смутные очертания ее плеч и рук – он уже стал уставать от разговоров, и его тянуло ко сну.

– Я пришла справиться о вашем здоровье и поблагодарить вас… Вам не трудно говорить?

– Нет?.. ничего… – лениво ответил Бушуев, пытаясь сообразить, кто бы это мог быть. Его сразу поразил ее голос, мягкий и приятный, с какой-то скрытой силой и страстностью. И вдруг он как-то сразу понял, что это непременно мать той девочки. Это было неприятно. Неприятно потому, что теперь не хотелось думать ни о девочке, ни о всем том, что было связано с нею или напоминало о ней.

– Я мать девочки, которую… из-за которой вы разбились, – сказала Ольга, не спуская упорного и внимательного взгляда с тусклых глаз Бушуева и пытаясь заглянуть в них.

Бушуев не отвечал. Снова наступило молчание. Ананий Северьяныч негромко кашлянул и что-то пробормотал.

– При чем тут ваша девочка… – досадливо поморщился Бушуев. – Девочка тут ни при чем… просто испортилось управление…

Вышло, быть может, несколько грубо – так, по крайней мере, показалось Лапшину. Сказал же это Денис не из ложной скромности и не из желания погрубить и покапризничать, как это часто бывает у больных, а все по той же причине: не хотелось думать о девочке. А признайся он – начнутся расспросы, соболезнования, частые посещения, да еще – не дай бог – цветы и фрукты, которых Денис боялся, как огня.

Но он одного не учел: тонкая и умная Ольга мгновенно поняла его. Она едва приметно улыбнулась, показав ямочки в уголках ярких губ, и перевела разговор:

– Я вас ведь никогда не читала, хотя и слышала о вас. Однажды чуть-чуть не попала на ваших «Братьев» в МХАТ…

– Так ведь вы от этого ничего не потеряли, что не читали-то, – так же неохотно ответил Денис и, помолчав, спросил: – А вы кто, по профессии-то?

– Никто. Просто женщина. Мать, – кратко ответила Ольга Николаевна.

«А она забавная», – подумал Денис, пытаясь разглядеть ее, но все было, как в тумане, и, кроме белого пятна лица, он ничего не видел.

– А после смерти мужа – стала машинисткой, – добавила она.

Между тем Лапшин, не отрываясь, как зачарованный, разглядывал ее. Своеобразная красота Ольги поразила его. «Вот бы написать портрет с нее, – думал он. – Только непременно во весь рост. Все дело в этой фигуре, в глазах и в улыбке. И даже не в них: главное, в движениях, в движениях всего: тела, рук, глаз, губ…»

– А как зовут вашу девочку? – лениво спросил Бушуев.

– Танечкой…

– Таня… Что она – очень перепугалась?

– Нет… не очень. Всё хорошо, слава Богу.

Бушуев повернул голову к стене и вяло осведомился:

– А вы что – в Бога веруете?

– Нет… – кратко и быстро ответила она, и в голосе послышалась какая-то новая нотка, не то раздражения, не то нежелания говорить на эту тему.

– И не веровали никогда? – не унимался Денис.

– Когда-то, в детстве… – уклончиво ответила она. – А вам, собственно, зачем знать это?

– Да ведь без Бога-то как, – вмешался вдруг Ананий Северьяныч. – Без Бога оно, стало быть с конца на конец, трудновато…

– А я вас не познакомил, – вспомнил Бушуев. – Это отец, а это – друг, художник Лапшин, Кирилл Осипович.