Бунт Ивана Иваныча

— Да, наконец, ты, пожалуй, будешь силён в романе. У тебя этот рассказик в «Искре» прелестен… — сказала Сонечка. — А роман, право, выше стихов!

Иван Иваныч кивнул головой и вздохнул, и ему показалось, что все его мечты о литературе — детство, потому что будь он талант, он сразу заявил бы себя, да и Сонечка это наверное хорошо сознаёт и вот сейчас деликатно намекнула ему, что он не стихотворец.

«Романист!» — сказал он себе и криво усмехнулся, а девушка тревожно взглянула на него и погладила его по щеке рукой.

— Милый, не теряй энергии и не грусти по пустякам, не то сейчас же разлюблю, — произнесла она с шутливой угрозой.

Он подумал, и вдруг сжал Сонечку в сильном объятии.

— Пока ты со мной, милая, я никогда не паду духом! — прошептал он, и глаза его заискрились страстью. — Ведь я люблю тебя, неимоверно люблю, воскресаю душой и сердцем возле тебя, слышишь?

— И я тебя люблю, и стихи твои прелестны! — отвечала Сонечка, чувствуя, что взгляд её зажигается и тонет в его взгляде.

Иван Иваныч улыбнулся на её слова, но уже не скептически. Разом пропали все его тревоги и сомнения. «Не я, так она, всё равно — мы один человек!» — решил он, благоговейно восторгаясь пред Сонечкой, и с восхищением продолжая глядеть на неё, и робко ища её руки, пока глаза её не опустились в тревоге, и тёмные ресницы не оттенили белизны её щёк, вдруг вспыхнувших ярким румянцем.

…

VIII

Иван Иваныч ушёл от Сонечки, удивляясь высоте своего счастья, о которой прежде и не мечтал, потому что уже поцеловать её руку было для него тогда верхом блаженства. На лице его, он чувствовал это, изображалось такое полное удовлетворение жизнью, что он не удивился, когда некоторые знакомые посмотрели на него внимательно и как бы с любопытством. В канцелярии, куда он зашёл выправить свою отставку, он, считавший себя счастливее и поэтому выше всех в мире, стал разговаривать с начальником на равной ноге, даже свысока, и испугал этим секретаря всю чиновную братию, вообразившую, что он немного рехнулся; да и сам начальник от него слегка попятился и поспешил подписать ему свидетельство безотлагательно. Он этого ничего не заметил, дал сторожу три рубля на прощанье и запел: «трам-трам-ти-ра-рам» чуть не в пределах самой канцелярии. Оттуда он зашёл за подорожной, и хотел было направиться домой, чтоб уложиться, но сообразил, что успеет это сделать ещё на сон грядущий, домой же идти ему очень не хотелось. Как только узел его с Сонечкой завязался до того прочно, что развязать его уже казалось невозможным делом, он почувствовал отвращение к дому. Сидеть так более или менее спокойно в кабинете и мечтать как сегодня утром он не мог бы больше. «Даже, — решил он, — обедать дома я не в состоянии», и пошёл в клуб, где пообедал в обществе какого-то консисторского чиновника, двух офицеров и актёра Венцеславова, гладковыбритого, задумчиво-величавого и с великолепными чёрными волосами. После обеда он стал пить кофе и шутил с лакеем; вообще был весел. Расположение его духа не изменилось даже от появления в обеденной зале Лозовского, устремившего на него насмешливые глаза и не заметившего его поклона. Вспомнил он, прихлёбывая кофе с коньяком, как огорчило его утром письмо редактора, и как он, в сущности, позавидовал Сонечке, и ему сделалось стыдно и смешно теперь, улыбка невольно скользнула по его губам. Ему понравилось, что Сонечка порекомендовала ему беллетристику. «В самом деле, — думал он, — займусь прозой и изображу в этакой большой повести всех этих скотов». Он посмотрел на окружающих оком собственника, точно и в самом деле он был романист и видел перед собою уже созданные им самим типы и образы во всей их жизненной правде. «Вот и обстановку эту изображу», — сказал он и внимательно глянул на стойку, где блестели бутылки, рюмки и стаканы, на стены, оклеенные голубыми обоями, закопчённый потолок, лампу, окна с пожелтелыми гардинами, стол с приборами, искусственным букетом цветов и скатертью, пёстрой от горчичных пятен. «Во всяком случае, я прощаюсь с клубом, — подумал он, — и вижу эти рожи и всю эту грязь последний раз», и встав, бросил лакею рубль: «На, — мол, — друг любезный, — не поминай лихом».

«Куда же теперь? — спросил он себя, очутившись на улице. — Конечно, к Сонечке. Жаль, что не пришло в голову обед устроить вместе… Она у этой своей хозяйки дрянь ест, должно быть, невообразимую, да и следовало бы отпировать сегодняшний день хоть в форме обеда. Но всё равно, напьёмся вместе чаю и, кстати, помогу ей уложиться. Уложу её, а потом, уже и свои вещи пойду укладывать».

Сонечка встретила его не так тревожно как утром, хотя можно было заметить, что она скучала в его отсутствие. Она улыбнулась ему не то любовно, не то конфузливо, но сейчас развеселилась, видя, что он сам не только весел, но даже имеет беспечный вид окончательно счастливого человека.

— Свободен уже совсем? — спросила она, намекая на отставку.

Иван Иваныч молча показал бумагу и кивнул головой.

— Значит, и ехать можно?

— Можно, — отвечал он и показал подорожную.

— Поедем сегодня, а!?