Бунт на корабле

Шедшие сбоку ездовые подбежали к батарее. Раздались крики. Звучно захлестали плетки. Но обезумевшие кони уже ничего не чувствовали. Образовался живой клубок, из которого странно вырывались передние копыта или высовывалась голова с белыми, оскаленными зубами. Наконец, над живым клубком поднялась на дыбы серая лошадь, беспомощно помахала в воздухе ослепительно блестящими подковами и спокойно рухнула.

Иван Кожемяка не выдержал, быстро поднялся с камня и побежал к батарее. Когда ездовые выпрягли лошадей и отвели их в сторону, Иван увидел серую лошадку: она лежала, тяжело нося мокрыми боками и уродливо подогнув левую переднюю ногу. Иван хотел-было подойти поближе, но ему пришлось остановиться, чтобы пропустить идущего на рысях всадника. Всадник резко остановился у батареи.

— В чем дело?

— Так что, товарищ лейтенант, серая ногу сломала…

Командир батареи выругался и вытащил пистолет.

— Товарищ лейтенант! — в ужасе закричал Иван Кожемяка, увидев, что командир батареи целится в голову лошади. — Товарищ лейтенант!

В это время раздался выстрел. Лейтенант, опустив пистолет, с удивлением посмотрел на безрукого солдата, и спросил:

— Ты чего?

— Товарищ лейтенант, не надо… отдай мне лошадь…

Командир батареи нерешительно сказал:

— Кажись… поздно…

— Все равно, товарищ лейтенант, отдай…

Лейтенант спешился, наклонился над лошадью и, осмотрев глубокую рану в шее, медленно спрятал пистолет.

Солдаты оттянули серого конька в сторону и батарейные лошади, надрываясь и храпя, потянули орудия дальше…

4

Опять стало пусто в степи. Уже и пыль улеглась, но ничего этого не замечал Иван Кожемяка. Прижимая пучок травы к шее лошади, он пытался остановить кровь. Но кровь сочилась и сочилась и когда пальцы его руки стали липкими, Иван отбросил траву, вытер ладонь о землю и развязал вещевой мешок. Добра в мешке было немного. Первой попалась старая, еще из деревни, грубая холщевая рубаха. Она была в заплатах. Иван внимательно, даже с любопытством рассмотрел ее и, найдя замытые, уже ржавые пятна крови, вздохнул: это были следы крови самого Ивана. Иван аккуратно сложил старую рубаху и втиснул ее в мешок. Затем он взял новую, выданную ему перед выпиской из госпиталя. Она была белая, с красивыми блестящими пуговками, и эти пуговки почему-то напомнили Ивану, как он радовался новой рубахе и мечтал принести ее домой.

Иван разорвал рубаху на полосы и осторожно забинтовал шею лошади. Закончив это, он с удовольствием посмотрел на перевязку и сказал:

— Ну, брат Серка, теперь, надо-быть, все в порядке!.. На звук голоса лошадь скосила глаз.

— Чего смотришь, Серка? — утешал Иван. — Ты не думай, мне, брат, рубахи не жалко… Оно, конечно, рубаха сгодилась бы ребятам. Ну, а раз не вышло — ничего… А старую, брат, нет! Мне ее надо до дому донести и показать Агафье: «Во, Агафьюшка, ты шила руками, нитка в нитку, эту рубаху… Смотри, скажу, Агафьюшка, вот тут кровь моя, видишь — порыжела, а что дырья на ней, это, скажу, Агафьюшка, та самая граната… А рваный рукав теперь можешь отрезать, Агафьюшка, он мне больше не нужен… Раз руки нету, не к чему и рукаву быть…»

Лошадь лежала и слушала, иногда вздыхала и шевелила ушами, как бы приглашая Ивана рассказывать и дальше. И он говорил обо всем, и детство вспомнил, и отца своего, и хозяйство отцовское. А потом начал говорить о своих детях. У меня, брат, тройка их, говорил Иван. Старший Николка и двое Васильков. Васильки — это двойчата, сказал Иван и рассмеялся. А чтоб не перепутать, одного зовем Васяткой, а другого Васильком, а оба-два, значит, Васильки…

Ивану верилось, что все поняла Серка и теперь думает о тверской деревне и широком льняном поле…

5

Время прошло незаметно, и когда Серка совсем поправилась, Иван Кожемяка глубоко вздохнул:

— Господи, помилуй! А ведь дело идет к осени…

Иван начал подсчитывать: апрель, май, июнь… Вот уже и Петр-Павел минул, уже утиные выводки на крыло стали. Вспомнил Иван свое озеро и заторопился домой.

Старик, на хуторе которого прожил Иван больше трех месяцев, уговаривал:

— Эй, парень, живи пока что… Куда тебе, безрукому?

— Нету, дед, что ты? У меня Агафья дома да трое мальцов… Как же? Хозяин в доме нужен…

— Какой из тебя хозяин? — ухмыльнулся старик.

— Как какой? Я, дед, теперь приду с Серкой… Она хоть и хромает, но ты сам говорил: в хозяйстве сгодится… А мне что? Мне, дедка, не на свадьбы ездить… Я теперь с конем, вроде как отец мой — настоящим хлеборобом буду…

— Ну, смотри… твое дело. Бог тебе в помощь! А только конька твоего у тебя враз в колхоз спишут…

Иван Кожемяка испугался и даже перекрестился:

— Что ты, дед? Да разве ж можно так? Смотри сам: безрукий я есть или нет? Где руку-то истратил? За какой-такой резон жизнь свою отдавал?.. То-то… Значит, я есть инвалид народный, потому на войне пострадал не за самого себя, а за весь мир… Кто же такое право имеет, чтоб Серку у меня забрать?

Старик не стал отговаривать. Готовя Ивана к отъезду, он насыпал ему почти полмешка сухарей и все же напоследок сказал: