Бунт на корабле или повесть о давнем лете

Тут же и там и сям над кустами поплыли голубоватые и беловатые дымки. Повсюду закряхтели люди, стаскивающие с себя тяжёлые промокшие сапоги и липкую мокрую одежду. Слышно стало, как падают в воду тугие тела, как бьют по воде сильные руки. И смеялись, и фыркали, и пели в реке солдаты, смывая пыль, пот, жару. Весело было их видеть и интересно.

А мой в воду не полез.

Снял мешок, скатку шинельную и гимнастёрку. Разулся и закурить было собрался, да передумал и вдруг сказал негромко:

— Эй! Да не таись ты, давно я уже тебя раскумекал… Ты, будь друг, слазай в воду, фляжку мне зачерпни. Попью, пока они всю воду не взбаламутили…

Я растерялся так, что и слов не нашёл. Потом уже, вернувшись с водой, спросил у него:

— А вы, дядь, разведчик, да?

— Конечно. — И он закурил. — Садись ближе! Замаскировался ты, могу сказать, неплохо, но учти: спрятаться-то можно и никто тебя не заметит. Одна тут загвоздка: сам ты себя выдаёшь. Кто притаился, так обязательно он о себе забывает, всё внимание на противника. Сопел ты очень, понятно?

— Понятно…

— Птичка твоя?

— Моя…

— Это, брат, чижик. Самая весёлая птичка… Ладно, я тут вздремну минут пять, а ты посиди тихонько. А после поговорим, если хочешь… Ты куришь или как?

— Нет, я ещё не курю…

— Ну и правильно, если не врёшь. Ладно. Я сплю. Так он сказал и действительно через миг уже спал, будто нажал у себя где-то на сонную кнопку пальцем, и всё! Удивительно это было: лёг и уснул, и тут же лицо его расправилось, успокоилось и так необыкновенно подобрело, что сделался он похож на бабушку…

30

Он спал, и шевелились от лёгкого ветра кусты над нами, и двигались по его коже и по распластанной на траве одежде ясные пятнышки солнца, пробившегося сквозь листву.

Полз по его лицу муравей. Я долго не решался, а потом снял его осторожно и тут увидел вдруг: бежит по кругу мелкими толчками секундная стрелка в часах на руке солдата, и уже пять минут, кажется, прошло…

— Я посмотрел на его лицо, а у него уже глаза открыты!

— Вы спали?

— Спал. Даже выспался! — Он засмеялся. — А ты откуда?

— Из лагеря… Вон там, на горе!

— А папка с мамкой кто у тебя? В Москве живёте-то?

— В Москве… Папа у нас погиб. То есть без вести пропал, но ведь нету же его… Значит, он…

— Нет! Это ты зря так. Ничего не значит. Мало ли что бывает! Ты его лучше убитым не считай. А то вдруг он живой где-нибудь, а родной сын его в мёртвые зачислил. Этого ты сам себе потом до конца жизни не простишь, что отца похоронил раньше времени. Думай, что живой, только весть о себе подать не может! — Солдат замолчал, задумался.

А я спросил у него:

— Дядь, а если все против одного, как тогда быть?

— А? Это против тебя, что ли? Как быть, говоришь? Да так и будь — свою совесть слушайся и не плачь… Вот я тебе один случай могу сейчас рассказать. Значит, ранило меня — осколок мне полспины выдрал. Ну, пришёл я в себя, и где же, ты думаешь, нахожусь?

— В плену? — спросил я.

— Почему это в плену? Нет, я… — начал он рассказывать, но тут…

— Подъём! — закричали. — Через минуту строиться!

И кто спал — тот проснулся. Кто плавал — скорее из реки на берег! Одеваться, обуваться, застёгиваться!

Все кусты так и зашевелились вмиг, словно битком они были набиты солдатами. Железо зазвенело и забрякало. Затопали сапоги, и заговорило кругом множество мужских голосов. Сорвалась с ветки и улетела моя птица.

Седой солдат тоже мигом поднялся, обулся и оделся. Закинул мешок себе на плечи, скатку надел, лопатку прицепил. Поправил противогаз и полез с треском и хрустом из кустов туда, где уже становилась на гладком жёлтом песке шеренга его товарищей и расхаживал перед нею, поглядывая на часы, совсем молодой командир.

— Ты не горюй, сынок, — сказал мне солдат на прощание и, будто вспомнив что-то, спросил уже на ходу:

— Как зовут-то?

— Табаков, Антон.

— Табаков… Да, вроде бы и знакомая фамилия… Даже очень. Может, и встречал я с такой фамилией человека, но врать не буду, точно не помню. А ты — верь! А? Будешь верить, что он живой? — И солдат ласково улыбнулся.

А потом побежал и пропал в кустах. Мелькнул ещё раз-два и встал в строй, в ряд таких же, как он.

— Равняйсь! Смирно! — звонко и громко закричал командир, сам вытягиваясь в струнку. — Рота, слушай мою команду! Для преодоления водного рубежа, повзводно, отделениями, цепью, вперёд бегом арш!

— Ура! У-ррр-а! — закричали солдаты, и бросились снова в воду, и побежали, поплыли через речку Чужу, обратно, на ту сторону, и дальше: берегом, к дальнему лесу, тде их скоро не стало видно.

Мой солдат, он почему-то даже не оглянулся ни разу, а может, и оглядывался, да я его уже потерял из виду и смотрел совсем на другого… Жалко.

Стало вдруг пусто, тихо и грустно. Снова вспомнились мне мама и бабушка. И подумал я: «Хорошо бы этот солдат и был бы мой отец! Мы бы с ним домой поехали!»

31

Неожиданно я услышал, что сбоку, в большом кусте, кто-то есть и дышит.

«Ага, — подумал я, — спрятался и считает, что если я его не вижу, так, значит, и не могу обнаружить…»

— Эй, кто тут пыхтит? Выходи! — крикнул я. — Выходи, а то стрелять буду! — крикнул я ещё раз.