Бунтарь ее величества

– Ну, целого полка нет, – после некоторой паузы признался Петр Панин. – Твердо можно ручаться за одну роту «преображенцев» и одну роту «семеновцев» да еще за одну армейскую роту. Кроме того, на стороне вашего высочества имеется целая армия…

– Ну да, конечно! – саркастическим тоном произнес цесаревич. – Его казацкое величество! Армия, которую гонит Михельсон и скоро совсем добьет Суворов! Армия, которая уничтожает дворян и вообще всех людей ученых и благородных! Вы хотите, чтобы мое имя смешали с грязью и кровью?

– Дорога к власти часто лежит через кровь, – заметил на это генерал-аншеф. – Мой брат учил вас событиям историческим, и вы ту истину могли достоверно узнать. Через кровь, а иногда и через грязь.

– Ваше высочество, нам пора от рассуждений перейти к решению, – поддержал Панина Безбородко. – Пока наш замысел не раскрыт и пока восставшие казаки отвлекают войска на восточные рубежи, нам надо воспользоваться моментом. Сейчас или никогда!

– Да, вам надо принять решение, – сказал Никита Панин. – Я тут взял на себя смелость подготовить манифест по случаю вашего вступления на трон. Вот он. Может быть, ваше высочество соизволит посмотреть? – И он протянул Павлу свернутый лист.

Цесаревич развернул его, стал читать. В нескольких местах губы его искривились в усмешке, но он ничего не сказал. Дочитав, Павел вернул манифест дипломату. Помолчал немного, потом медленно произнес:

– Обоснование моих прав на престол изложено хорошо, хотя, мне кажется, можно было сказать и подробней. А вот о моих намерениях ничего не сказано. И ничего не говорится о судьбе моей матери. Как вы с ней намерены поступить?

Заговорщики еще раз переглянулись, и Петр Панин взял на себя смелость ответить:

– Я полагаю, что ваше высочество отличается от императрицы тем, что имеет благородное сердце. Мы не намерены проявлять излишней жестокости. Довольно того, что ваша мать, после удаления ее от престола, будет помещена в одном из городов в глубине России.

– Скажем, в Коломне или Ярославле… – добавил его брат.

– Да, и там она будет пребывать, пока не согласится подписать манифест о полном своем отказе от всяких притязаний на русский престол, – сказал Безбородко. – После чего сможет выехать в родную ей Померанию.

– Что же касается до ваших намерений, до планов действий вас как императора, то это можете один лишь вы изложить, – снова заговорил Никита Панин. – Я не дерзал брать на себя эту важную миссию. Мой манифест – всего лишь план, набросок. Сейчас мы можем дополнить его, придать ему завершенность. Итак, о каких своих мерах как императора вы хотите объявить при вступлении на престол?

Павел пристально посмотрел на своего бывшего воспитателя, на остальных заговорщиков. Потом выпрямился, лицо его приняло торжественное выражение, и он произнес:

– Первое, о чем надобно объявить моим возлюбленным подданным, – я прекращаю раздачу государевых земель и богатств хищникам и бездельникам, что ныне толпятся у трона. А земли, отданные ранее, желаю вернуть! Далее, я сообщу, что строго накажу казнокрадов и мздоимцев, коих развелось ныне видимо-невидимо. На каторгу их, на эшафот, под кнут! Да, и вот о кнуте. Мать моя в своей «Жалованной грамоте» освободила дворян от телесных наказаний. В той мере я вижу умаление моих прав самодержца и поощрение бунтарских настроений. Это она небось у своих французских корреспондентов набралась, у Дидро с Вольтером. Этак скоро они и о парламенте заговорят! Не бывать сему! Все подданные должны быть равны перед государем. Ну, и об укреплении армии надо сказать, а еще об ослаблении чужеземного влияния. Известно же, что моя мать немало денег от английских послов получила. Послы менялись, а выплаты так и производились. И за те выплаты британцы имели и имеют полное подчинение им русской политики. С этим будет покончено! Вот главное, о чем надо сказать, остальное потом, в ходе царствования приложится.

– Так, значит, ваше высочество решились? – с надеждой в голосе спросил Никита Панин. – Вы подпишете манифест? Можно назначать дату выступления?

– Да, я решился! – заявил Павел, глаза его сверкнули. – Как говорят в народе, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Назначайте дату!

– Тогда назначим выступление на послезавтра, 20 июля, – сказал Петр Панин. – Поздравляю вас, господа! Се есть решительный миг, который многое изменит в судьбе нашего Отечества. Сейчас расходимся, чтобы немедля приступить к делу.

– Нет, постойте! – неожиданно раздался в кабинете чей-то голос.

Заговорщики огляделись – кроме них, в комнате никого не было. Не послышалось ли им это требование? Но тут снова прозвучал тот же властный голос:

– Отмените свое решение! Оно пагубно для России!