Бунтари и бродяги

Я чувствую себя первым человеком потому, что у меня слегка колет в боку и потому, что меня выгнали в холодное поле в одной рубашке и шортах, а ведь тот первый первобытный жалкий тип, который бежал среди зимы куда глаза глядят, знал, как сделать себе костюм из листьев или соорудить пальто из перьев птеродактиля. Но вот я стою здесь, окоченевший от холода, и у меня есть только один способ согреться: бегать два часа перед завтраком (ведь во рту у меня не было и маковой росинки!). Они хотят натаскать меня перед спортивными соревнованиями, чтобы туда пришли все эти дамы-господа с поросячьими физиономиями и сопливыми носами, которые постоянно лаются друг с другом и ведут себя как придурки, если за ними не ходит целый полк слуг. И они начнут распространяться о том, что спорт приведет нас к добропорядочной жизни, и мы не будем срывать замки с дверей магазинов, оставим в покое их чемоданы и сумки и перестанем ставить жучки на газовые счетчики… Они повесят на нас клочок ленты и сунут нам в руки кубок. Хорошая же это награда за то, что мы, обливаясь потом, бегали и прыгали как скаковые лошади! В самом деле, мы отличаемся от скаковых лошадей только тем, что в конце соревнований те выглядят намного лучше…

Так вот, стою я у входной двери в рубашке и шортах, глядя на мокрые от росы цветы, а во рту у меня не было даже сухой корочки хлеба. Вы думаете, что это может довести меня до слез? Ничуть не бывало! И все потому, что я понимаю: никто не заставит меня распустить нюни. И вот почему я чувствую себя в тысячу раз лучше, чем триста других парней, которые вынуждены спать в этом курятнике. Нет, конечно, когда я стою там один, мне иногда кажется, что я — последнийчеловек на свете, и это, надо признаться, не слишком весело. Я чувствую себя последним человеком на свете потому, что мне кажется, будто все те триста парней умерли, а выжил лишь я один. Они спят как убитые, и поэтому мне кажется, что они на самом деле померли ночью, и в живых кроме меня никого не осталось. Когда я смотрю на кусты и замерзший пруд, мне кажется, что с каждым часом будет становиться все холоднее и холоднее, пока все, и даже мои красные от холода руки, не покроется миллионами крошечных льдинок, и весь мир, небо, земля и море, не окажется под слоем льда. Но я стараюсь гнать от себя эти мысли и веду себя так, как будто я первыйчеловек на свете. И тогда я чувствую себя намного лучше, а когда эта мысль окончательно укореняется у меня в голове, я отскакиваю от входной двери и бегу трусцой.

Я попал в Эссекс. Считается, что это образцовая колония для несовершеннолетних, по крайней мере об этом сказал мне воспитатель, когда меня перевели туда из Ноттингема. «Мне хотелось бы, чтобы мы доверяли друг другу, — произнес он, разворачивая своими белыми, холеными руками газету (я прочел название — „Дэйли Телеграф“). — Если ты будешь играть по нашим правилам, мы тебе поможем».Богом клянусь, я подумал, что речь идет о партии в теннис! «Мы хотим, чтобы ты честно и много трудился и стал хорошим атлетом, — заявил он. — И если ты выполнишь оба эти требования, будь уверен: мы поступим с тобой справедливо и ты выйдешь из колонии честным человеком».Выслушав эту чушь, я чуть не помер от смеха, особенно когда прямо после этого я услышал, как старшина гаркнул на меня и еще на двоих парней, чтобы мы стали по стойке смирно, и увел нас, как будто мы были в полку гренадеров.