Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

В конечном счете интеллектуальное недоверие к Гегелю вызывают и всегда будут вызывать именно те посылки, на основе которых он пришел к своим выводам. Он полагал, что к 1807 году с приходом Наполеона и появлением его самого история завершилась, что стало возможным перейти к утверждению и что нигилизм побежден. «Феноменология», эта Библия, пророчествующая о прошлом, устанавливала границу времени. В 1807 году были прощены все грехи и истекли все века. Но история продолжалась. В лицо миру вопиют другие грехи, заставляя вспомнить о позоре прежних преступлений, получивших от немецкого философа вечное отпущение. Самообожествление Гегеля, как и обожествление Наполеона, полностью оправданного за то, что он сумел остановить историю, продлилось всего семь лет. Вместо всеобщего согласия мир накрыло волной нигилизма. У философии, даже сервильной, есть свои Ватерлоо.

Но ничто не способно отвратить человеческое сердце от стремления к божественному. Появились и продолжают появляться другие фигуры, которые, забывая о Ватерлоо, все так же пытаются положить конец истории. Преклонение перед человеком по-прежнему на марше и движется к его полному обожествлению, которое должно совпасть с концом времен. Приходится обслуживать этот апокалипсис и, за неимением Бога, воздвигнуть хотя бы Церковь. История, которая пока еще не остановилась, позволяет предвидеть перспективу, вытекающую из гегелевской системы, но лишь потому, что направляют ее – если не временно тащат за собой – духовные сыны Гегеля. Когда философа Йенской битвы на пике славы унесла холера, все было готово к последующему развитию событий. Небо опустело, а земля оказалась во власти беспринципной силы. На авансцену истории поочередно начнут выходить и те, кто избрал убийство, и те, кто смирился с рабством, – и все это во имя извращенно понятой правды бунта.

Индивидуальный терроризм

Теоретик русского нигилизма Писарев указывает, что самыми ярыми фанатиками становятся дети и молодежь. То же самое относится и к народам. Россия в ту эпоху представляла собой подростка, появившегося на свет не более века назад с помощью акушерских щипцов в руках царя, еще достаточно наивного, чтобы лично рубить головы бунтарям. Неудивительно, что немецкая идеология самопожертвования и разрушения достигла здесь крайней формы выражения, которую немецкие профессора если и допускали, то исключительно в мыслях. Стендаль считал, что немцы отличаются от других народов в первую очередь тем, что глубокие размышления их не только не успокаивают, а, напротив, приводят в смятение. С еще большим основанием то же можно отнести к России. В этой молодой стране, лишенной собственной философской традиции[53], молодые люди – братья лицеистов Лотреамона с трагической судьбой, – вдохновившись идеями немецкой философии, воплотили ее выводы в кровавую действительность. Эстафету великого движения за освобождение человека перехватил «пролетариат семинаристов»[54], исказивший его облик до неузнаваемости. Вплоть до конца XIX века этих семинаристов никогда не насчитывалось больше нескольких тысяч человек. Тем не менее, противостоя самому жесткому для своего времени абсолютизму, они вознамерились освободить и в какой-то мере действительно способствовали освобождению сорока миллионов крестьян. Подавляющее большинство борцов заплатили за эту свободу самоубийством, казнью, каторгой или безумием. Вся история русского терроризма может быть сведена к борьбе горстки интеллигентов против тирании на глазах безмолвствующего народа. В конце концов их добытая дорогой ценой победа оказалась предана. Но своим самопожертвованием и даже своим крайним отрицанием они дали жизнь новой ценности или новой добродетели, которая еще и сегодня противостоит тирании и помогает настоящему освобождению.