Буратино

   Сначала - как всегда: рассвет, Непрядва, туман. Орда татарская накатывает. Опаньки! А туман-то весь из "Черёмухи"! Кони не идут, татары кашляют и сморкаются, слезьми плачут. Ищут друг у друга на лицах глазёнки свои узкие - протереть. Тут вылетают московские геи. В формате Засадного полка. Не на конях - какой конь в "Черёмуху" полезет? На "Чёрных акулах". На переднем, на внешней подвеске сам воевода - Боброк Волынец. В шеломе, кольчуге и с ручником на ремне через плечо - а-ля Рембо. Борода на ветру треплется как флаг, сам орёт своим матерно: "а ну давай их всех пока тёпленькие". Плачущие татары бегут, бросая знамёна и татаро-монгольское иго. Тут из слезоточивого тумана выходит Дмитрий Донской. В противогазе. Стаскивает с себя маску за хобот, вытирает пот: "ох и нелегко Русь от поганых боронить", задумчиво оглядывает замусоренное битым татаровьем поле и произносит что-нибудь историческое. Типа: "и на всякий ваш вах-вах у нас найдётся такой же, но асимметричный, нах-нах". И выжидательно смотрит на зрителя. Типа: нужно как в рекламе добавить "Мы идём к вам", или сами дотумкают?

   А в основе всего простейшая цепочка: "русский поцелуй" - тёплая вода - русская печь.

   А русская печь - смерть курной избе. Й-йо-хо-хо! Курные избы на Руси держались... аж до Советской власти. Заменить очаг нормальной печью - избавить людей от постоянной, ежедневной, ежечасной грязи, копоти, сажи. От всякой гадости типа угарного и углекислого дыма с запредельными ПДК. От смол, которые постоянно, днем и ночью висят в воздухе в доме, осаждаются на стенах, на вещах, на всем. Попадают во все слизистые, раздражают верхние дыхательные, слизистую глаз... Открывай Большую Медицинскую и по алфавиту... Кроме венерических и травм - все здесь.

   Смена способа отопления жилища, как минимум, позволит выжить еще одному ребёнку в каждом доме. На Руси где-то семь миллионов жителей. Почти все - в сельской местности. Количество жильцов в одном доме в сельской местности в среднем - 10 душ. Значит всего домов на Руси - сотен семь. Тысяч. На вскидку, половина - курные. Спасти 350 тысяч детских жизней... И это только в этом поколении.

   Стоп. Ме-е-едленно.

   Треть миллиона детей.

   Спасти. Здесь и сейчас.

   О-ох ты! Ёж ты моё ж ты...! Вот ты, Ванька, и... уелбантурился.

   Можно сколько угодно издеваться, смеяться, ёрничать, зубоскалит. Можно как угодно меня называть. Хоть вибратор самоходный, хоть перехватчик-невидимка. Можно бить, пинать, резать, жарить, на хлеб намазывать... Да хоть на костёр или там на крест. Господи, да я же теперь и на крест не могу! Нельзя бросить треть миллиона детей помирать. Идиот! Кретин! Ну нахрена ты до этого додумался! Я никак теперь умереть не могу. Теперь надо делать дело - спасать детей. Последний выход был, всегда был - сдохнуть. И тот сам же себе же и закрыл. Сам же себя и... уелбантурил. Своей же молотилкой.

   И дилемма моя, которой я так мучился - сдохла. Не могу я отгородится от этого мира. Потому что... - треть миллиона детей помрёт. И принять, рассосаться в нем не могу. Потому что туземец этой проблемы не видит, не понимает. Другие мозги нужны, другое пространство идей. Для них это так - рутина. Неприятно, но привычно. Как запах кошачьей мочи в подъездах в моей России. Стать как они - не могу. Треть миллиона мёртвых детей для меня - не рутина. Никогда.

   Я люблю детей. Я все знаю: они писаются и болеют, они капризничают и делают гадости, они лгут и ревут. Они занимают все время и появляются в спальнях своих матерей в самый неподходящий для меня момент. И еще много чего знаю. Никакого умиления, сюсюканья у меня нет. Но... Это маленькое существо еще может стать человеком. Или - не стать. У него еще есть выбор. Ни у тебя, ни у меня, ни у кого другого этого выбора уже нет. Мы уже или - или.

   Это дети. Мы их сделали. Сами. Они нас об этом не просили. Как сделали, так и получили. Потом они растут. У нас, перед нами. Какими вырастим, такими и станут. Станут людьми. Такими как мы их вырастим. Это и есть продолжение рода. Человеческого. Базовый инстинкт "человека разумного". Не "сунул, дунул...", а "вырастил и выкормил". И тут мне ничего не поделать. Надо спасать. Даже и сдохнуть нельзя.

   Я сидел на корточках в абсолютной темноте южной ночи в лесу. Голый, покорябанный, покусанный комарами. Замученный всем этим... Испуганный до... тонкой грани, за которой начинается неконтролируемая паника, истерика. Тощий, маленький, замёрзший. Ничего в этом мире не понимающий, ни на что не годный. С этим неправильным обрезанием, металлизацией под кожей, плешью от макушки до пяток... Беглый, битый, неумелый и не понимающий... "Спирохета бледная".

   Сидел, сжав голову руками, вцепившись намертво в собственный череп. Будто собирался раздавить черепушку. Найти, вытащить из собственных мозгов это новое, собственно-мозговое знание. Вытащить и выбросить. Чтобы не было на мне этого груза. Поздно.

   Сидел и соображал: "А как бы нам тут по-быстренькому обустроить Россию". Маразм в собственном исполнении.