Бурелом

— Но, как я знаю, в Советах есть не только большевики, но и беспартийные:

Младший Крапивницкий криво усмехнулся:

— Это для статистики.

— Значит, я представляю из себя просто-напросто цифру? То, что я продолжаю свое любимое дело добросовестно и при советской власти, вкладываю в него свой опыт и знания, теперь уже на благо народа, ты называешь статистикой? Как далеко зашло твое заблуждение. — Заложив руки за спину, Иван Михайлович, волнуясь, зашагал по комнате. — Ты перестал чувствовать пульс родной земли. Ты уподобился Антею, потерявшему связь с землей, родным народом. Бойся: Геракл может одолеть тебя.

— Отец, это же миф.

— Да, миф, в котором заложена большая мудрость.

— Но мы живем в реальном мире, — выпуская кольца дыма, произнес бесстрастно Алексей. — А впрочем, хватит про политику. — Подвинув к себе пепельницу, погасил папиросу. — Я не вижу Гали? Где же она? — спросил он отца.

— Она дежурит сегодня в городской больнице.

— У нее новая специальность? Неплохо, — поднимаясь на ноги, заявил младший Крапивницкий. — Жалею, что мне не удалось с ней встретиться. До свидания, отец. Надеюсь вернуться с победой над Гераклом. Опираться мне, слава богу, есть на что, — усмехнулся он.

— Боюсь, что почва, на которую ты намерен опереться, окажется зыбкой.

— Поживем — увидим. — Сдержанно простившись с отцом, Крапивницкий спустился с крыльца и подошел к ожидавшему его ямщику.

ГЛАВА 6

Когда начался мятеж белочехов, Галя пришла к Красикову и стала просить, чтобы ее направили в партизанский отряд Обласова.

— Нет, тебе необходимо оставаться в городе. Поработай пока в больнице. Нашим бойцам потребуются медикаменты. К тебе они будут приходить под видом больных. Скажут: «Я от Обласова». Остальное понятно. Как у тебя отношения с Туркиным? — спросил он про главного хирурга.

— Он большой приятель отца и часто бывает в нашем доме.

— Хорошо. Поработай пока сестрой, а дальше будет видно.

Простившись с Красиковым, Галя вышла на улицу. В июньском небе величаво плыли облака. Порой они закрывали от яркого солнца дома, улицы, и от этого было сумрачно. Безлюдье. Промчится, поднимая пыль, небольшой отряд всадников, и снова гнетущая тишина. Галя направилась к больнице.

Хирургическое отделение было расположено в глубине больничной территории среди густых сосен. Дальше как бы отдельными выступами спускался в низины вековой бор. Внизу петляла речка, за ней были видны крестьянские поля.

Главного хирурга, полного пожилого мужчину, Геннадия Степановича Туркина Галя застала в кабинете за просмотром истории болезней.

Подняв массивную с большой лысиной голову, он сказал:

— Тебя спрашивал какой-то крестьянин. Я ему ответил, что ты скоро должна прийти на дежурство.

— Где он сейчас? — живо спросила Галя.

— Сидит в приемной.

Крапивницкая торопливо вышла. Увидев ожидавшего крестьянина, подошла к нему.

— Вы дочь Ивана Михайловича? — не дожидаясь вопроса Гали, спросил он.

— Да.

— Тут такое дело. — Посетитель огляделся и, убедившись, что в приемной никого, кроме них, нет, сказал тихо: — Прохор Васильевич, наш председатель, похоже, тяжело ранен. Лежит у меня в избе. Шибко просил, чтобы ты приехала.

— Хорошо. Я сейчас поговорю с главным хирургом. Ждите меня у ворот больницы, — торопливо сказала Галя и вернулась к Туркину.

— Геннадий Степанович, мне надо срочно выехать к одному больному в Косотурье.

— Кто такой? Что случилось? — Туркин поднял усталые глаза на Крапивницкую.

— Председатель Косотурского совета. А что с ним, не знаю.

— Большевик?

— Да, — твердо ответила Галя.

Туркин пожевал губами, размышляя о чем-то.

— Мм-да, сложная штука. В городе его знают?

— Думаю, что нет.

— Хорошо, везите его в больницу. Постарайтесь забинтовать лицо так, чтобы только мог смотреть и дышать. — Помолчав добавил: — Для безопасности. А насчет дежурства не беспокойтесь, найду замену, — сказал он Гале, шагнувшей уже за порог кабинета.

Доро́гой крестьянин рассказывал:

— Как только началась эта заваруха, Лукьян Сычев со своими дружками ворвался в совет. Прохор Васильевич втапор проводил собрание. Ну, значит, схватились. Наших-то было мало. За Сычевым целая орава камышинцев. Кто-то и пырнул ножом Прохора. Исшо Автонома Сметанина исхлестали так, что к вечеру отдал душу богу. Старика Обласова избили до полусмерти — все допытывались, где сын. Многих тогда покалечили, шибко лютовали, а Прохора Васильевича вскорости свои сельчане укрыли и привезли ко мне на пасеку. Сам-то я пасечник, живу от Косотурья не шибко далеко. Вот он и упросил меня съездить за тобой. Сказывал, что ты в больнице робишь.

— А как он чувствует себя сейчас?

— Утресь, когда уезжал, он еще в памяти был. Только все пить просил. Ножом-то его ударили в предплечье. Крови потерял шибко много.

— Сейчас кто-нибудь есть возле него?

— Привез баушку. Кровь-то она остановила и поит какой-то настойкой из трав. — Крестьянин стал понукать лошадь.

Гале казалось, что он едет тихо. «Прохор ранен. Может быть, умирает. Скорее бы пасека».

Вот и дом пасечника. Девушка торопливо соскочила с телеги и, взяв сумку с медикаментами, поднялась на крыльцо, толкнула дверь.