Буревестник

Что касается прошлого, то картина получалась вполне ясная. Это было бесконечное чередование мелких, не имевших никакого смысла происшествий: грубых или смешных сцен, пьянства, разврата, потерянных дней, — и все это без общей цели, без толку, без связи между собой, как бывает в тяжелом сне, после чересчур обильного ужина. Создавалась картина совершенно зря, без всякой пользы для кого бы то ни было прожитой жизни. Если бы он вовсе не жил, а умер во чреве матери, то результат был бы тот же. Может быть, это было бы даже лучше. Еще недавно, когда его однажды довела до отчаяния Анджелика, он серьезно собирался покончить с собой. К чему это было? Зачем? Ведь он никогда по-настоящему не жил! Что бы он ни делал, все равно ничего не имело никакого значения. «К чему же тогда? Зачем, господи, зачем?» — беззвучно повторял Спиру, прижимаясь виском к твердой спинке сидения и поднимая мокрый от холодной испарины лоб. Монотонно стучали колеса. Жесткий вагон немилосердно тряс Спиру, и поезд все дальше уносил его во тьму, в пустоту, в неизвестность.

Утром, после этой памятной ночи, самой мучительной в его жизни, Спиру вылез на Северном вокзале в Бухаресте. Зайдя в уборную и моя руки под краном, он невольно взглянул в помещавшееся над ним квадратное зеркало, и тут же опустил глаза, испугавшись землистого цвета лица и красных, распухших от бессонницы век. Он нагнулся, чтобы поднять свой дешевый, фибровый чемодан и вышел. По дороге, шагая по бухарестским улицам в это серое, пасмурное утро, он думал о том, что жизнь стала для него бременем. Какое было бы счастье ни о чем больше не помнить, ничего не знать, разом покончить со всем, успокоиться! Но у Спиру Василиу не было больше ни мужества, ни, главное, силы покончить с собой. Отыскав родственников, он попросил их приютить его на день или на два — потом он поедет дальше. Ему отвели диван за ширмой. Он тотчас же улегся и заснул, как убитый. Спал он не двигаясь, не просыпаясь, не видя снов, целые сутки — до следующего утра. А встав, взял свой чемодан, поблагодарил родственников, сказал им, что едет искать работы на какой-нибудь стройке в провинции, и ушел на вокзал. С тех пор никто его больше не видел.

XLV

Несмотря на всю свою хитрость Прикоп был, по существу, очень несложной натурой. Несложны были и его удовольствия. Когда он служил на «Арабелле Робертсон», пьянство и посещение публичных домов были его единственными развлечениями. Позднее он остепенился и отказался даже от этого, а со временем вообще потерял способность испытывать какое бы то ни было удовольствие. Эту сторону жизни заменило мрачное удовлетворение, доставляемое ему сознанием, что он — полновластный хозяин «Октябрьской звезды». Потом, когда его самовластие рухнуло, он мучительно переживал свое падение, свое унижение, которое привело его в состояние бессильной ярости, слепого бешенства. План побега, предложенный Спиру, открыл Прикопу неожиданные перспективы, внушил новые мысли. Он никогда до тех пор не представлял себя богатым человеком, обладателем капитала, владельцем парохода. Решение обойтись без Спиру появилось у него с самого начала. Корабль должен стать безраздельной собственностью его, Прикопа Данилова. У отца его, Евтея, были корчмы и рыбацкие лодки, а у него, Прикопа, будет пароход. Капитан, весь командный состав, экипаж — все будут в его власти. У него будут деньги, на которые он сможет покупать себе дорогие удовольствия, о которых он слышал в портах, и которые так же, как первоклассные рестораны и элегантные женщины, существовали только для богатых.

До сих пор все как будто было в порядке. В этот поздний час «Октябрьская звезда» спала, медленно относимая течением. Прециосу в своей каюте, Лае и буфетчик в кубрике ждали условного сигнала. Оружие было спрятано в каютах у Прециосу и Прикопа, в сундучках — у Лае и буфетчика. Самое позднее через час Прикоп должен был выйти из своей каюты и подняться вместе с Прециосу на командный мостик. Котлы оставались под парами. Стоило только перевести рычаг управления на «полный ход вперед». Связать рулевого и вахтенного офицера было делом нескольких секунд. После этого Прециосу станет за штурвал, а сам Прикоп отправится в рубку радиста и выведет из строя установку. Потом…

Потом настанет утро. На палубу выйдет Адам Жора. Его нужно будет пристрелить немедленно.

Прикоп сидел на койке, потирая потные руки. Его чуть заметно трясло, но мозг в этот ночной час работал с необычайной четкостью. Других признаков волнения не было. Нужно было еще немного обождать.

Воображением Прикоп не обладал и потому не мог себе представить, как все произойдет. Он знал только одно: при первом же появлении Адама Жоры, он прицелится ему в грудь и выстрелит раз, еще раз и еще раз — пока тот не свалится на палубу. Больше стрелять он не будет: увидит, что упал, и перестанет. Главное — увидеть, как по палубе потечет его кровь, а потом топтать его мертвое тело ногами, пихнуть в лицо сапогом…