Буревестники

Он открыл дверь с номером 12 и сразу увидел коллегу председателя. Шпур сидел в своей излюбленной, ставшей за эти дни постоянной позе: обхватив руками голову, поросшую рыжим ёжиком, и уперев омертвелый взгляд в стену. Услышав скрип отворяемой двери, он схватил было перо, но узнал доктора и вскочил, радостно просияв:

— На ловца и зверь бежит! — воскликнул он. — Я только что думал о вас, господин Ланковский.

— Весьма польщён. Но позвольте узнать, чем же моя скромная персона привлекла ваше внимание, ведь оно сейчас, как я понимаю, должно быть направлено на решение важных, можно сказать, государственных проблем…

Ланковскому было не до шуток, но, как и раньше, при виде этого доморощенного вождя он не мог удержаться от иронии. Шпур, впрочем, не заметил её.

— Понимаете, господин доктор, движение гарнизона за осуществление свобод, объявленных манифестом, приняло… м-м… уродливые формы и может привести к печальным последствиям… Я имею в виду не только эксцессы, на которые способны революционные войска, опьяненные сознанием своей силы, но и ответные действия властей… Вновь польётся русская кровь, которой и без того достаточно пролито на полях и сопках Маньчжурии…

Шпур впадал в обычный для него патетически-истеричный тон, которым он зажигал толпу на митингах, и Ланковский, зная, что это надолго, поспешил остановить этот словесный поток.

— Всё это так, но при чём здесь я? Ведь вы же сами говорили тогда, в камере, что я человек далёкий от революции…

Шпур замялся.

— Гм… кажется, я действительно что-то такое говорил… Но одно не исключает другое… Вы, доктор Ланковский, заслуженный и уважаемый человек в Приморской области, не спорьте, не спорьте, это всем известно, и только вы можете споспешествовать мне в деле умиротворения гарнизона…

Он долго ещё говорил о тёмной массе, о тяжком кресте вождя, о русской крови, пролития которой нельзя допустить, и т. д. Но доктор знал, что не кровь, пролитая русскими, волнует этого обрусевшего немчика, а страх за собственную шкуру. Тем не менее Ланковский стал подыгрывать ему, поддакивать, дескать, совершенно верно, кровь – это ужасно, масса темна, крест тяжек, но кому-то ведь надо нести его… Короче говоря, оба председателя сошлись на том, что надо идти к новому вр. и. д. коменданта и совместно с ним искать пути успокоения гарнизона.

Шпур заметно повеселел, бодро забегал по комнате, собираясь. Когда в кабинет вошёл член комитета ефрейтор Кириллов и вопросительно посмотрел на председателя, тот важно сказал:

— Если будут спрашивать – я в войсках!

Они вышли на улицу в снежную круговерть. Ланковский, с усмешкой глядя, как Шпур зябко ёжится в своей шинельке, неожиданно сказал:

— Как я наслышан, приказ о вашем увольнении из армии был отдан ещё позавчера, а вы до сих пор в военной форме. Не сочтет ли это комендант вызовом?

— Вы думаете? — встревоженно спросил Шпур и даже остановился. — Может, сбегать домой переодеться? Правда, далековато, живу я на Экипажной…

— Ладно уж. Авось и так сойдёт. Идёмте.

Когда вр. и. д. коменданта Моделю доложили, что его хотят видеть председатели комитета нижних чинов и союза железнодорожников, генерал немало струхнул, он решил, что они явились его арестовать. Модель был человеком новым в крепости, никогда не видел ни Шпура, ни Ланковского, но слышал, что это и есть самые главные смутьяны, из-за которых в конечном счёте и поднялся гарнизон. Разволновавшись и не зная, что предпринять, он через адъютанта попросил господ председателей подождать немного в приёмной, а сам бросился к столу и принялся шарить по ящикам стола и в сейфе, бессмысленно перекладывая документы с места на место и в то же время с ужасом ожидая возмущённых криков в приёмной и последующего за тем вторжения в кабинет бородатых дядек с винтовками. За дверьми, однако, было тихо. Когда генерал, взяв себя в руки и держась с достоинством, хотя и с трагическим выражением на лице, с каким обычно отдают шпагу победителю, вышел наконец к посетителям, то не нашёл здесь страшных бородатых дядек, каких рисовало ему воображение. Он увидел чинно сидящих на стульях и смиренно ждущих, пока он освободится, худого рыжего поенного чиновника и дородного господина в безупречной тёмно-синей тройке. При виде генерала оба встали.

— Ваше превосходительство, позвольте представиться: председатель исполнительного комитета нижних чипов Шпур!

— Доктор Ланковский.

— Генерал Модель. Милости прошу, господа, в кабинет. Присаживайтесь… Не угодно ли сигары… Слушаю вас.

— Ваше превосходительство! Нас крайне удручает обстановка в крепости…

— Кхм… Меня тоже…

— Поверьте, мы, выборные руководители нижних чинов и рабочих, вовсе не стремились к такому повороту событий; мы лишь настаивали на выполнении наших требований, составленных на основании высочайшего манифеста. К сожалению, эти требования не были выполнены, что и привело к стихийному выступлению гарнизона и населения, — Шпур говорил быстро, запинаясь, проглатывая окончания слов, и при этом смотрел не в лицо Моделю, а на георгиевский крест, висящий над нагрудным карманом генеральского мундира.