Бургомистр города Верне

Наверху располагалось так называемое Малое собрание. Точнее было бы назвать это место штабом, поскольку для того, чтобы быть впущенным в две гостиные, напоминавшие собой помещение административного совета, надо было принадлежать к числу нескольких семей, управлявших городом и с юности связанных с фламандской консервативной партией.

Внизу можно было встретить какого-нибудь Гийома в обществе булочника.

Там можно было, коль скоро вы ходили к мессе, не заниматься активно политикой и даже голосовать за демократа Терлинка.

Наверху собирался клан, враждебный бургомистру, и, поднимаясь с остановками чуть не на каждой ступеньке, Йорис тщательно раскурил новую сигару. За дверью расслышал голоса, в частности нотариуса Команса. Бургомистр толкнул створку:

— Добрый вечер, господа!

Это была беспримерная смелость. Быть может, на памяти горожан ни разу не случалось, чтобы кто-нибудь вот так распахнул эту грязную резную дверь и хладнокровно поздоровался с каждым по очереди. Но никто не повел даже бровью от изумления, лицо же у Терлинка казалось еще более невозмутимым, чем обычно.

Первому он пожал руку седобородому нотариусу Комансу, почетному председателю собрания.

— Добрый вечер, Команс.

— Добрый вечер, Йорис.

Затем настал черед Керкхове, сенатора с красными веками. Потом — Мелебека, тощего очкастого адвоката, на каждом заседании городского совета донимавшего бургомистра разными вопросами.

— Добрый вечер, Мелебек.

— Добрый вечер, Терлинк.

В помещении находились еще четверо, но с ними он ограничился приветственным жестом и сел в одно из старинных кресел, бархат которых был обрамлен черно-золотым деревом.

На зеленой скатерти, покрывающей стол, — стаканы и пивные бутылки.

Над головами завеса дыма. И — люди, покашливающие, двигающие ногами, разглядывающие свои сигары, осторожно посматривающие на бургомистра.

— Ну, Терлинк? — проронил наконец Команс, отличавшийся таким малым ростом, что сидя еле доставал ногами до полу.

— Ну, Команс? — в тон ответил бургомистр.

Нотариус решил перейти в атаку:

— Что вы об этом скажете?

Терлинк не спеша вынул сигару изо рта, вскинул голову и отчеканил чуть ли не по слогам:

— Скажу, что, когда товар выставляют в витрине, следует проверять, правильно ли указана его цена, потому что клиент имеет право требовать, чтобы товар ему продавали именно по указанной цене.

Все призадумались. Сентенциозная фраза, казалось, удовлетворила всех, и несколько уклончивые взгляды позволяли предположить, что каждый силится не упустить ни крупицы ее скрытого смысла. Терлинк тоже молчал, как человек, сказавший все, что хотел сказать.

Быть может, кое-кто даже заучивал фразу наизусть, чтобы позднее, на досуге, поразмыслить над нею: «Когда товар выставляют в витрине… «

Когда присутствующие увидели, что рот открыл Портер, торговец скобяным товаром, на лицах выразилось уныние. Все были уверены, что он ляпнет глупость, и ожидания оправдались.

— Я что-то не очень понимаю. Прежде всего, Леонард ван Хамме не торгует в розницу, и у него нет витрины.

— Но он торгует политическими идеями и принципами — жестко парировал Терлинк, не давая себе труда взглянуть на спорщика.

Разговор принимал нежелательный характер. Виноват в этом был Портер, который так ничего и не понял и которого какой-то бес толкал довести свой промах до завершения.

— Я, может, не такой смекалистый, как другие, но я не понимаю, о чем речь и что…

Тут он сообразил, что нотариус Команс велит ему сесть, и покраснел, как краснел всякий раз, когда допускал ошибку.

— Я, может, не такой смекалистый… — снова пролепетал он.

Все молчали, потому что говорить необдуманно стало сейчас особенно опасно.

— Леонард вышел, — отважился признаться нотариус.

— Вернее, не совсем ушел, — с нажимом произнес Терлинк и, встретив недоуменные взгляды, добавил:

— Он ждет в подворотне.

Йорис держался холодно и жестко, смотреть предпочитал на кончик своей сигары или носки ботинок. Если все присутствующие в большей или меньшей степени были его противниками, если в течение двадцати лет он в одиночку осуществлял политику оппозиции, не давая им покоя, то Леонард ван Хамме всегда был просто его личным врагом, и он, Йорис Терлинк, в конце концов отобрал у него кресло бургомистра, которое сам и занял.

Теперь он мог без обиняков объявить:

— Он ждет в подворотне.

В холодной сырой подворотне! За дверями! Шушукаясь с последним приверженцем, которого Терлинк не узнал.

Ван Хамме явился в эту комнату. Предстал перед ними. Атмосфера здесь, без сомнения, была такой же, как сейчас: сигары, стаканы с пивом, скупые осторожные слова, сопровождаемые взглядами, старавшимися не выдавать мысли говорящих.

— Послушайте, Йорис… — Команс взял почти примирительный тон. — Мне кажется, я понял, что вы имели в виду, говоря о витрине и ценниках.

От Терлинка не требовали уточнений, но он их сделал:

— Я имел в виду, что, когда человек строит свое положение на щеголянии определенными принципами, необходимо…

— Мы поняли.

Команс, вероятно, да. Еще бы! Но другие обрадовались этому уточнению.