Бургомистр города Верне

Терлинк попробовал перехватить его взгляд. Фраза могла быть адресована ему, Йорису. В таком случае Альберт знает. Но молодой человек, не глядя на него, продолжал с аппетитом есть.

— Нет ли там еще картошечки, мать?

В такие праздники, как этот, атмосфера в доме менялась. Да и кабинет Терлинка утром был не таким, как в остальные дни года. Разве Йорис не пожимал по-дружески руку каждому и служащих, для которых у него обычно не находилось ничего, кроме холодных, как лед, замечаний?

На следующий день жизнь опять войдет в накатанную колею. А пока Альберт, не отрываясь от еды, говорил и говорил с набитым ртом, чего Терлинк никогда бы не спустил своему настоящему сыну.

— У нее беленький песик, померанский шпиц — это такая порода, и барышня останавливается всякий раз, когда он захочет пописать…

Казалось, Тереса в самом деле наделена способностью предчувствовать беду. Она подняла голову одновременно с мужем. Она чувствовала, она была уверена, что Йорис сейчас задаст вопрос.

Их взгляды встретились. Терлинк понял, что она угадала, но тем не менее спросил:

— Где она живет?

— Знаете морской вокзал, да? Напротив, по другую сторону моста, там, где швартуются малые рыбачьи суда, есть с полдюжины кабачков, где торгуют мидиями и жареной рыбой. За третьим из них, там, где прислуживает красивая испанка, — лавка канатчика, трехэтажный белый дом. Так вот, я видел, как она возвращалась туда.

Мария подала торт.

— Тесто не пропечено, — объявил Альберт. — Мать никогда не умела делать торты, но упрямится.

Это была правда. Тем не менее Тереса нашла, что торт объедение и удался на славу.

Терлинк встал, взял сигару сам, протянул другую молодому человеку.

— Когда ты должен вернуться в Остенде?

— К пятичасовой поверке: я ведь без увольнительной. В четыре есть трамвай…

— Хочешь, подвезу?

— Это было бы потрясно! Трамвай-то восемь франков стоит.

Взгляды Тересы и Марии встретились.

— Зайди на минутку ко мне в кабинет.

Выходя из столовой, молодой человек не удержался и подмигнул матери.

— Сколько я давал тебе раньше?

— Сто франков.

Терлинк открыл сейф. Делать это, когда в кабинете находится посторонний, было у него сущей манией, проистекавшей, вероятно, из потребности бросать людям вызов, показывая им лежащие на полках толстые бумажные пакеты, в которых могли храниться только ценные бумаги.

— Когда тебе стукнуло двадцать?

— Месяц назад.

Терлинк порылся в старом туго набитом бумажнике и протянул два стофранковых банкнота.

— Спасибо, крестный.

— Выпьем кофе и поедем.

— Хорошо, крестный.

Тереса помогала Марии мыть посуду. Обе шушукались в кухне над раковиной. Терлинк в гараже заправлял машину маслом. Альберт критическим взором оглядывал старый автомобиль.

Город был пуст, и когда навстречу попадались люди, это неизменно оказывались семьи в полном составе и в праздничной одежде, направлявшиеся чуть ли не строем, вроде делегации, в гости к какой-нибудь другой семье.

Пока мотор прогревался, Терлинк переоделся в свой повседневный наряд, надел короткую шубу и выдровую шапку.

Мужчины уехали. Мария с опасливым видом проводила сына глазами. Тереса, вернувшись в дом, вздохнула:

— Эта история не принесет нам ничего хорошего.

Чем занималась она всю вторую половину дня? Зашли к ней всего две соседки. Она угостила их сладким вином и галетами. Немного повздыхала и покачала головой, слушая рассказ о чужих бедах, потому что у каждого свои беды, и за год умирает столько народу.

— А тут еще бедная Теодора, у которой — при пяти-то детях! — случился рак желудка…

Остальное время она находилась на кухне, разговаривала с Марией или наводила порядок в каком-нибудь шкафу.

Стемнело уже в четыре. Прозвонили к вечерне, но Тереса не пошла в церковь. Они с Марией, стоя на кухне, поделили одну вафлю, запив ее кофе, оставшимся от второго завтрака.

Затем пробило пять, шесть, наступило время накрыть на стол, а приборы под лампой с розовым абажуром все так же хранили свой светло-зеленый свет и оставались девственно нетронутыми.

— Мария, я все думаю: не случилось ли с ним чего из-за этого гололеда?

— Гололед сошел.

— Сошел, когда было солнце, но сейчас снова подмораживает, а он упрямится и не покупает новые шины.

Терлинк не вернулся и в восемь, чего никогда не случалось. Телефона в доме не было — он стоял лишь на фабрике, сегодня безлюдной.

В восемь десять прибежала дочь почтарки и, заикаясь от робости, сообщила:

— Господин Терлинк попал в аварию. Вернется только через час. Велел передать вам, чтобы вы не беспокоились.

Девушка, принаряженная, как все в городе, выпалила две эти фразы, словно поздравление, присела, как ее учили в школе, и сочла необходимым добавить:

— С Новым годом!

Глава 5

Разглядывая из окна прохожих на улице в этот день, было трудно не вспомнить о первых кинофильмах, где слишком большая скорость кадра вынуждала персонажей бежать и жестикулировать, подобно разболтанным картонным паяцам.