Буря

— Если вы хотите уехать, — сказала она, — я думаю, вам лучше уехать сегодня же. Здесь вы работать не будете.

На улице она едва не расплакалась, — так это всё было обидно и противно. Кононов в этот день в море не выходил: с утра погода была не промысловая. Когда Лиза вернулась домой, он искоса оглядел её и спросил: не случилось ли чего-нибудь? Она ответила: нет, ничего, — рассказывать о том, что произошло, ей почему-то было стыдно. Полдня она просидела за книжками, делая вид, что читает, но ни одна строка не лезла ей в голову, слезы то и дело навертывались ей на глаза. Наконец Александр Андреевич сам подсел к ней, вынул книжку из её рук и сказал напрямик: «Чего молчишь? Говори уж, что стряслось».

Посасывая трубочку, молча он выслушал её рассказ, потом только крякнул и покрутил головой. Не нравился ему этот штурман, давно не нравился.

— Обидел, говорят, бог черепаху, и получилось ползучее существо. Так вот и этот. Кому нужен такой человек?

Он задумался, потом спросил:

— Так, стало быть, и заявил: «решительно ничего не боюсь»? На всё наплевать?

Лиза повторила разговор с Егешко.

— На Севере это иногда случается с пришлыми людьми, — сказал старик. — От нашей суровой природы у них как бы затмение получается в мыслях. Всякая блажь тогда может найти на человека, и пьют тогда и озорничают, — я видывал таких. К нашему краю некоторым трудно привыкнуть.

— Я вот уже привыкла, а тоже пришлая, — возразила Лиза.

— Ну, ты! — Старик не нашел слов и, поглядев на свою гостью, улыбнулся. — Ты дело другое. У тебя характер вроде моего — бойкий. А вот старуха моя девятнадцатый год на Мурмане и сама с Поморья, а всё не может привыкнуть. И сейчас тянет на родные места — едем да едем: там, дескать, и местность ровная, и лужки, и березки, — а тут что? Мох, вода да камень. Бывает, что очень сильно тоскует.

— Нет, у того не тоска, — сказала Лиза. — У того безумье какое-то. И я, не понимаю, как это можно сходить с ума хотя бы из-за камней да мха. Тут надо искать другие причины.

— Какие же еще могут быть причины?

— Я не знаю.

— Может, натворил чего и скрывает? — хмурясь, сказал старик. — Вот со страху-то и бесится…

Долго он мял и скреб свою бородку. Видимо, эта мысль впервые пришла ему в голову. Потом он потрепал Лизу по руке и сказал:

— Как бы там ни было — нечего расстраиваться из-за такого проходимца. А тут ему не работать. Сегодня же доложу правленью, и письмо напишем в политотдел.

К вечеру ветер спал, прояснилось небо, Кононов ушел в правление, Лиза осталась вдвоем с Антониной Евстахиевной.

Часу так в десятом в дверь постучали. Лиза отперла и отступила — на пороге стоял Егешко.

— Тише, — сказал он, приложив палец к губам, — ради бога, говорите тише. Я пришел попросить у вас прощенья за мой утренний поступок. Извиняюсь тысячу раз. Я болен, мысли у меня путаются. Рассказывали ли вы кому-нибудь о том, что…

Он запнулся.

— Еще раз вам говорю, если вы хотите уехать отсюда, лучше уезжайте сегодня же. Вам здесь не место, — твердо сказала Лиза.

— Тсс… — повторил он, испуганно заглядывая внутрь кононовской кухни. Злость и желание казаться почтительным попеременно отражались у него на лице. — Я спрашиваю, — что вы наговорили про меня? Отвечайте же, — вы видите, в каком я состоянии.

— Я рассказала всё, повторила все ваши слова, Егешко. Думаю, что вам не сдобровать. Уходите теперь…

С ненавистью он смотрел на Лизу, потом грубо выругался и ушел. Лиза следила через окно, как он спускался с крыльца и шел по улице. Был уже вечер, прояснилось и похолодало. Лиза увидела, что лужи от крыльца до поворота замерзли.

С тяжелым чувством отошла она от окна, смутно и тревожно было у неё на душе.

Поздним вечером вернулся Кононов. Поужинав, все стали укладываться спать, — в шесть утра Кононов собирался уйти в море, — только Антонина Евстахиевна долго ещё возилась в кухне, бренчала кастрюльками и тарелками. Наконец легла и она. Старик, однако, не спал. Он вздыхал и ворочался, то выше, то ниже перекладывал подушку. Антонина Евстахиевна даже рассердилась.

— Чего тебе не спится? Спи…

Вдруг он её обнял. В темноте Антонина Евстахиевна видела, что он внимательно смотрит на неё.

— Ой, старое ты чудо, — сказал он, — как же ты будешь жить без меня, если я помру?

Старуху даже затрясло. Никогда она не слышала от него таких слов. Снова она стала уговаривать мужа вернуться в родные архангельские места.

— Никто не знает, что ждет человека на море. А ты уже седой. Хватит тебе испытывать море.

— Я три раза тонул, — ответил старик, — и три раза выплыл. Стихия — неопасная. Опасен только злой человек.

Вскоре он уснул, но Антонина Евстахиевна уже не могла спать. С тревогой вглядывалась она в его спокойное лицо, он спал крепко и дышал ровно.