Буря

Но вот заиграла музыка — на диво мелодичная, являющаяся как бы еще одним штрихом, в живом этом полотне, и вот вышла на сцену… Неужто же та девушка, которая привела их сюда. Нет — теперь она сияла красотою не земною, вся окруженная могучим светом, облаченная в воздушные, волнами колышущиеся от малейшего ветерка одеяния, не прошла но пролетела она из глубин, от такого дивного города и ступила на алмазно-радужную пыль — теперь она смотрела в залу, но и поверх голов, словно бы и не залу, но что-то совсем иное видела она. И тут то мурашки пробежали по телам многих, а сколькие дрожали от благоговения, а у иных то, от восторга, слезы на глазах выступили. Они чувствовали, что здесь свершается некое волшебство, и они не понимали, и не хотели понимать, как такое волшебство возможно — они просто созерцали. Великая мощь исходящая от легкой этой фигуры, в любое мгновенье могла нахлынуть, подхватить всех их, унести на свои блаженных волнах…

Вот дева подняла легкие свои руки, и тогда музыка оставила их в тишине, словно волнами своими море, повела девушка ладонями, и все, зачарованные следили за этим жестом — тихая-тихая, печальная мелодия, казалось, легким облачком коснулась каждого из них. Она же зашептала, да так зашептала, что все вытянулись вперед, стараясь не упустить ни малейшего звука, и каждый старался не вздохнуть, и тишина была такая, словно три сотни зрителей были уже давно мертвы:

— Так, в октябре, весь лес в нарядах,
В узорах красных, золотых,
Роняет слезы в листопадах,
И шепчет мой печальный стих:
«О вы, времен кровавых дети,
В чем ваша горькая судьба?
И зла расставленный сети —
Не к ним ли ваша вся ходьба?..
И даже здесь, у грани мира,
За стенами великих гор;
Мне режет сердце рокот пира,
Который кровью льет раздор.
Не избежать предначертанья,
И даже нам не суждено,
Убрать все слезы, расставанья,
Спасти любви веретено…»

Пока пела она эти строки, на лазурном до того небе стала расти, клубиться непроницаемо черная, зловещая туча, из глубин которой поднималось сияние молний, которая сама молниями сверкала, и каждый то чувствовал, что туча и молнии, и раскаты громов — все настоящее; вот вылетел из глубин сцены дождевой ветер, обмыл своими прикосновеньями лица всех сидевших там. Происходило еще вот что: листья на деревьях, травы, цветы — все стремительно увядало, словно бы под сценой появилась исполинская пиявка, и высасывала из них все силы. Туча заполонила и гору и город, молнии сверкали над стенами, а деревья качались от все новых и новых ветровых ударов.

Все бывшие в зале не могли оторваться от необычайного созерцания, но они и позабыли про свои тела, что могут пошевелиться — настолько погрузились в действо. Теперь уж почти все плакали. А дева под музыку сколь грозную, столь и трагичную, продолжала:

— Вот так же, поцелуем смерти,
Коснутся, дети, вашего чела,
Предначертанья о грядущем эти,
Увянут также ваши души и тела!

И что же сделать, как бороться?..

Любовь свою, как в сердце сохранить?
Когда же май в сердцах вновь засмеется?
Когда, когда вы сможете вновь так любить?!..

Она еще что-то говорила, однако, тут музыка заметно изменилась. Теперь в ней было множество тревожных, пронзительных ноток, она и рыдала и стонала, и, вдруг, вместе с воем ветра возросла до такого предела, что полностью поглотила в себя голос девы, тут же и молния ослепительно сверкнула, незамедлительно последовал и раскат громко, да такой, что у многих, на некоторое время заложило в ушах.

На сцене же наступил совершенный мрак — это был живой и жуткий мрак, и в нем двигалось что-то, и он веял леденящим своим дыханьем — вот, в глубинах его медленно стало разгораться блеклое, мертвенное сиянье. Все ярче и ярче оно становилось, и вот уж стало видно тянущееся до самого горизонта заснеженное поле. Все поле это было покрыто бугорками, и, вскоре все поняли, что тысячи этих бугорков — ни что иное, как припорошенные тела. Кое-где и кровь проступала, но никто не шевелился, все, до самого горизонта было мертво. Оказывается, мертвенный свет изливало из себя солнце — но какое оно было тусклое — оно едва-едва пробивалось через ровную светло-серую пелену, куполом огораживающую эту многоверстную гробницу.