Буря

Солнце уже близилось к закату, косые лучи его, словно гигантские стрелы, пронизывали всю равнину, окрашивая запад ярким заревом; по противоположным краям обширного небесного купола сбегали уже смутные, лиловатые тени, сливаясь с темнеющим сводом, когда группа блестящих всадников, далеко опередив полки, растянувшиеся по склону котловины сверкающим поясом, подскакала к небольшой речонке. Окаймленная густым тростником и оситнягом, она то терялась, то снова разливалась и пересекала равнину во всю даль извивающеюся змеей. Мутные воды ее, окрашенные теперь низкими лучами солнца, казались кровавыми; на ясных плесах, выглядывавших то там, то сям среди расступившегося тростника, горели такие же огненные пятна.

Лошади всадников зашуршали раздвигающимися стеблями тростника и скрылись в этом зеленом море. Первым вынырнул из него стройный золотистый конь Потоцкого. Остановившись на илистом берегу реки, он широко вдохнул свежий воздух своими раздувающимися ноздрями, издал тихое ржание и потянул свою гибкую шею к разлившейся у его ног неподвижной глади воды. Юноша оглянулся: кругом было тихо и величественно, все замирало, все готовилось ко сну. Облитый розовыми лучами, весь облик белокурого юноши и его стройного коня, разукрашенного драгоценною сбруей, напоминал скорее какого–то сказочного принца, заблудившегося в степи, чем предводителя войска, высланного против грозной запорожской силы.

Между тем из тростника вынырнула и свита юноши.

— Что это за речонка, не знает ли пан полковник? — обратился Потоцкий к Чарнецкому.

— Если не ошибаюсь, ее зовут Жовтыми Водами. Не так ли, пан ротмистр? — повернулся Чарнецкий к седому гусару, находившемуся в задних рядах свиты.

— Точно так, пане полковнику, — ответил тот почтительно.

— Я думаю, мы можем перейти ее вброд? — спросил Потоцкий.

— Сомнительно, — возразил Чарнецкий, — речонка мелка, но, видимо, дно ее вязко.

— Пустое! — пришпорил коня Потоцкий.

Осторожно, вздрагивая всем телом, вступил стройный конь в прохладные воды реки. За Потоцким двинулся Чарнецкий; остальные пустились за ними в беспорядке. Вода, поднявшаяся лошадям выше колен, казалась теперь какою–то огненною жидкостью.

— Жовтые Воды, — повторил словно про себя юноша, — я бы назвал их скорее «кровавые воды»… Мне кажется, что мой конь бредет по колено в крови.

— Дай бог, чтобы это так и случилось, — произнес торжественно Чарнецкий и вдруг перебил сам себя испуганным возгласом: — На бога! Пусть пан региментарь подтянет повод, лошадь, видно, хочет пить.

— Что, что там случилось? — раздалось среди свиты.

— Конь гетмана потянулся к воде, — ответил резко Чарнецкий.

Но передовые видели, в чем было дело… «Лошадь под предводителем споткнулась!» — пробежал среди панов недобрый шепот.

Действительно, пугливый конь Потоцкого, испугавшись островка лилий, шарахнулся в сторону и, оступившись, упал на передние колени. Хотя это замешательство продолжалось не больше мгновения, но оно произвело какое–то неприятное впечатление на всю группу. Ротмистр нахмурил свои мохнатые брови, и помотавши несколько раз головою, украшенной пернатым шлемом, проворчал несколько невнятных слов, понятных только ему одному.

Перешедши с большим трудом речонку, всадники остановились на берегу.

— Что это? Мне кажется, к нам мчится какой–то всадник, — прикрыл Потоцкий рукою глаза, вглядываясь в какую- то смутную точку, быстро летящую к ним.

— Клянусь палашом, правда! Это из наших разведчиков! — поравнялся с Потоцким Чарнецкий.

Вся свита всполошилась.

— Из драгун?

— Нет. Из коронных жолнеров.

— Татарин!

— На двести злотых — козак!

Раздались кругом тревожные восклицания.

Между тем точка все росла и расширялась. Вот уже обрисовались очертания лошади и всадника. Вот уже вырисовался его убор, его отчаянно машущие руки; вот стало приметно и лицо, словно встревоженное, словно испуганное, с выражением чего–то страшного и решительного.

— Да это Чечель! Он бледен, словно его догоняют все полчища сатаны! — вскрикнул Чарнецкий, закусывая ус. — Потонули, что ли, все рейстровые, ведьмы им в глотки? — попробовал он засмеяться.

Но никто не поддержал ни его проклятий, ни смеха: все с каким–то болезненным напряжением поджидали гонца. Вот он приблизился и, осадивши взмыленного, шатающегося коня, произнес задыхающимся голосом:

— Пане гетмане! Неприятель — за мною… отаборился… ждет!

Словно ветер, пролетел не то вздох, не то какое–то восклицание среди всей свиты. — Vivat! воскликнул в восторге молодой вождь. — Панове полковники, есаулы, ротмистры, — обратился он к свите, — скачите к полкам своим, пусть переправляются скорее и строятся к атаке! Да принесут еще эти прощальные лучи известие богу о нашей победе!

Поскакали более горячие и завзятые начальники к своим частям, а более степенные, украшенные пробивающимся на висках морозом, нерешительно повернули коней и в недоумении направили их тихо через ручей.

— Пышный мой пане, — наклонился Чарнецкий к загоревшемуся неизведанною еще страстью Потоцкому, — сегодня начинать атаку поздно, а с наличными силами даже опасно.

— Почему?