Буря на озере

Шугалий огляделся. Веранда длинная, застекленная от самого пола, сплошь занавешенная шторами с многоцветными фантастическими узорами. На стене, обшитой дубовыми панелями, несколько тарелок с персонажами гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», широкий диван у противоположной стеклянной стены, а перед ним полированный стол.

Шугалий выглянул в окно. Под верандой цвели розы, за ними виднелось покрытое гуцульским покрывалом кресло-качалка, покрывало было примято, и толстая книга лежала прямо на траве. Видно, ее только что читали, потому что рядом стоял стакан с недопитым чаем, он еще не остыл, от него еле заметно шел пар.

Скрипнула дверь, Олена Михайловна вернулась.

Она сняла фартук; была в платье из такого же шелка, как и платок, и в туфлях на низком каблуке. Поставила гладиолусы в высокую, из толстого желтоватого стекла вазу и села на диван в глубине веранды, одернув на коленях коротковатое для ее возраста платье. Ничего не сказала, только выжидающе смотрела, и Шугалий увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли глубоко спрятанный страх. Впрочем, он мог и ошибиться, женщина сидела довольно далеко от него, в темном углу, и лицо ее менялось от солнечных отблесков, пробивавшихся сквозь узорчатые шторы.

Капитан хотел, чтобы Олена Михайловна сидела рядом на стуле, но был в гостях и должен был довольствоваться, по крайней мере на первых порах, скромной ролью непрошеного гостя. И все же он передвинул кресло чуть правее, ближе к столу, коснулся темного, почти черного цветка, поласкал кончиками пальцев бархатный лепесток и спросил:

— Кажется, «туркана»? — Когда-то и от кого-то слышал, что существует такой сорт темно-красных гладиолусов, этим, фактически, и исчерпывались его познания в цветоводстве, но был уверен, что такое неожиданное начало разговора ему только на пользу: всегда стремился найти что-нибудь такое, что позволило бы преодолеть барьер отчужденности между незнакомыми людьми, а сестра Завгороднего, безусловно, любила цветы. Действительно, Олена Михайловна удивленно блеснула на него глазами и возразила:

— Нет, это достаточно редкий сорт — «элегия».

Капризный цветок, требует легких почв и подкормки, но красив, не правда ли?

— Очень, — искренне подтвердил Шугалий и кивнул на открытое окно, за которым свисали цветущие лианы. — Впервые вижу, мне нравятся.

— Это клематисы. По-народному — ломонос, я посадила три куста и не жалею. Достала во Львове, а тут, в Озерске, уже очередь за отростками.

— Сами ездили во Львов? — поинтересовался Шугалий. — За цветами?

Женщина только пожала плечами, и это было красноречивым ответом на удивление капитана: мол, в поисках красивого цветка можно преодолеть и значительно большее расстояние.

Шугалий передвинул стул еще немножко дальше от стола, теперь он лучше видел лицо Завгороднеи.

Подумал, что годы все же милостиво обошлись с ней: за пятьдесят, а лицо моложавое и глаза не потухли.

— Вы все время жили с братом? — спросил он и заметил, как помрачнела Олена Михайловна, — видно, этот вопрос был не из приятных. Правда, ее нельзя было назвать некрасивой, а в молодости, вероятно, очаровала не одного — лицо несколько удлиненное, глаза большие и широко поставленные, теперь усталые, с паутинкой морщин, разбегавшихся к скулам.

— После войны все время в Озерске, — ответила она. Олена Михайловна поняла подтекст вопроса Шугалия, потому что добавила после паузы: — Так уж случилось, что все с братом и с братом… — Она махнула рукой с деланным безразличием, и Шугалий догадался, что эта женщина пережила какую-то личную драму, которая и наложила отпечаток на всю ее жизнь, ибо что же еще может вынудить двадцатилетнюю девушку замкнуться в доме брата.

Но расспрашивать было неудобно, и капитан положился на случай, не столько, правда, на случай, как на длинные языки знакомых и соседок Завгородней, которые уже давно перемыли косточки по-девичьи стройной старой деве.

Сочувственно покачал головой.

— Такая трагедия, — произнес он, — и мне, право, неловко…

— Делайте свое дело, — прервала его Олена Михайловна довольно решительно; у нее все-таки был характер, и капитану это понравилось.

Начал прямо:

— Вы знаете, конечно, содержание письма, найденного вашим племянником в ящике письменного стола покойного Андрия Михайловича? Как считаете, что побудило его написать это?

Женщина покачала головой.

— Не имею представления, — Не связано ли это письмо с визитом Романа Стецишина?

— Не думаю.

— Он — ваш родственник?

— Двоюродный брат. Мы не виделись с сорок четвертого года.

— Переписывались?

— Андрий Михайлович писал несколько раз.

— А вы?

— Нет.

— Почему?

Олена Михайловна неуверенно пожала плечами.

— Не о чем было писать.

— Но ведь брат…

— У них — своя жизнь, у нас — своя.

— И все же рады были увидеться?

Женщина как-то странно посмотрела на Шугалия.

— И это, действительно, интересует вас?

— Даже очень.

— Конечно, рада. Целая жизнь прошла, интересно…

Но, — махнула она рукой, — в воспоминаниях все всегда лучше.

— Хотите сказать, что встреча с двоюродным братом разочаровала вас?

— Я этого не говорила.

— Но намекнули.