Буря в полдень

Я не раз захаживал сюда к Саломее. В комнатах кое-как была размещена случайная мебель. В одной из комнат скульптор Бучас устраивал свою мастерскую. Было ясно видно, что семья оказалась здесь после кораблекрушения, и все еще не могла прийти в себя.

— Как хорошо дома! — говорила Саломея. — Забот и хлопот больше, чем я думала, но как хорошо чувствовать под ногами родную землю… Только вот многих людей не могу понять, даже узнать. Они стали другими, чем были. Эгоисты, думают только о себе, а послушаешь разговоры — диву даешься, кто им набил голову такой чепухой… Как все было ясно там, в Москве! Там ты знал: вокруг советские люди, твои друзья, а на западе, по ту сторону фронта, — родной край и оккупанты. А тут все смешалось… Кое-кто продался гитлеровцам, иные мечтают о восстановлении сметоновской или другой Литвы… И многие спекулируют, лгут, крадут, клевещут… С каким удовольствием я вспоминаю сейчас Москву, нашу жизнь там…

Поэтесса интересовалась нашими писателями, спрашивала, кто уже вернулся после военных действий в Вильнюс и Каунас. Старалась часто встречаться с ними, выяснять вопросы, которые поставили перед каждым война, оккупация. Потолковав с одним и другим, она нередко с грустью говорила:

— Странное дело… Мы, которые находились в войну на той стороне, понимаем друг друга с полуслова, нам ясны все проблемы нашей нации и ее будущего… А вот поговорила я с поэтом, — она упомянула его имя, — и удивилась — так у него все в голове перемешалось… Никак не поймешь, что он думает и чего хочет…

В Каунас вернулась и Ева Симонайтите. Она радовалась, встретив своих старых друзей — Цвирку и Нерис. В Каунасе уже были София Чюрлёнене-Кимантайте, поэт старшего поколения Адомас Ластас, Казис Якубенас и Йонас Грайчюнас{189}, беллетристы Викторас Катилюс{190} и Казис Янкаускас{191}. Я получил письмо из Меркине, от Юлюса Бутенаса:

«Дорогой Антанас,

я от души обрадовался, получив весточку от тебя. Замечаю по печати, что ты развернул деятельность. Во время гитлеровской оккупации я кое-что знал из жизни Советского Союза: иногда ходили по рукам сброшенные с самолета листовки, страницы «Тиесы» и других газет. С интересом и тоской читал тот номер «Тиесы», где был ваш снимок, как вы посещаете на фронте солдат Литовской дивизии. Оттуда узнал и о вашей литературной деятельности. Я сокрушался, что не успел уйти. Тогда не сориентировался, что это возможно, все уж слишком быстро произошло. Не пришлось бы пережить и тот кошмар, от которого все три года мои нервы были напряжены и сердце подавлено…»

Городские власти выделили для писателей неплохое помещение — красивый дом бывшего премьер-министра Юозаса Тубялиса в Жалякальнисе. Вместе с Цвиркой мы осмотрели дом, и он показался нам подходящим, хотя со стен были содраны шелковые обои, с окон сорваны занавеси, мебель растащена. «Ничего, — думали мы, — мебель наберем в брошенных квартирах, найдем другие занавески…» В двух свободных комнатах мы поселили и Еву Симонайтите, оставшуюся без жилья. Увы, оказалось, что получить любой пустяк гораздо труднее, чем думалось поначалу. Мы несколько раз собирались здесь, одни сидели на подоконниках, другие стояли. Разговоры вязались с трудом и были нелегкими…

Видя, что с домом Тубялиса хлопот не оберешься, мы получили для писателей дом на улице Траку. Здесь находилось несколько пустых квартир, и в одну мы поселили семью Каролиса Вайраса, а другая досталась каунасскому филиалу Союза писателей, как мы его назвали.

Хоть и с трудом, наша печать крепчала. В конце августа вышел первый номер журнала «Яуную грятос» («Ряды молодых»). Среди сотрудников журнала было много товарищей, которые всю войну несли на своих плечах литовскую литературу. Редактором числился Пятрас Цвирка, но больше всего работал Э. Межелайтис. Журнал был напечатан на плохой бумаге, но все-таки он олицетворял собой жизнеспособность нашей культуры. Вскоре должен был выйти первый номер «Пяргале».