Буря в полдень

Это было в тылу. Здесь, во фронтовых условиях, Марцинкявичюс тоже вечно в хлопотах — ему всегда не хватает времени. Недавно он побывал у артиллеристов. Он непременно появляется там, где происходит что-то особенное, необыкновенное, что может представлять интерес для наших эвакуированных литовцев, о чем можно сообщить по радио порабощенной Литве, литовцам в Америке. Это человек, хлебнувший в жизни немало горя. Трудно его испугать или удивить. Он быстро приспосабливается к новым условиям, какими бы трудными они ни были, и всюду чувствует себя как дома.

Я видел его и голодным, и продрогшим, и промокшим, и нечеловечески усталым, но никогда он не терял присутствия духа и не давал терять его другим.

Всю войну он прошагал вместе с нашими бойцами — вместе с ними жил в землянках и в окопах. Ел из одного котелка, спал вповалку со всеми в избах, вместе радовался и грустил. На своих плечах нес он бремя войны, а в сердце лелеял образ окровавленной и порабощенной Советской Литвы.

Однажды, когда мы шли по незнакомой прифронтовой деревне, от которой остались только груды кирпича и иссеченные осколками, черные стволы деревьев, он после долгого молчания сказал:

— Ненависть… Не каждый способен испытывать ненависть… Часто думаю не только о жене, сыне… Что они сделали с Литвой, Союзом, Европой!.. Сердце заходится… Что было бы, если бы победил фашизм? И я хочу расцеловать каждого озябшего, закоченевшего, замурзанного нашего человека, который так здорово сражается против этих коричневых двуногих зверей. Вот кого надо любить. Наших воинов. И народ, который дал таких людей.

— Тороплюсь запечатлеть, хоть вкратце описать все то, в чем варюсь, чем живу, — говорил он как-то. — Все ждут от тебя чего-то особенного, а получается очерк, заметка. События слишком уж большие, чтобы их можно было охватить одним взглядом, изобразить в романе с множеством действующих лиц… Надо чуть отдалиться от событий, все переосмыслить, обобщить, отделить существенное от случайного.

Но я напишу роман о наших людях. Хочу, чтоб он послужил хоть маленьким доказательством той любви, которую испытывает к ним литовский писатель…

Мимо нас уходили на передовую красноармейцы.

— К этим людям…

Мы стояли на дороге у разбитых немецких машин и провожали взглядом товарищей, уходящих в бой.

Как и каждый день, глухо рокотали орудия, гремели выстрелы.

НОЧЬ НЕДАЛЕКО ОТ ФРОНТА

Выйдешь ночью во двор, и по началу покажется, что находишься в глубоком тылу, что войны нет и в помине. Над головой сверкают вечные звезды, равнодушные к страстям человеческим, к борьбе, страданиям, радостям и смерти. Они бесстрастно освещают эти белые поля и дороги. Движение по дорогам усиливается с наступлением ночи. Враг не видит нас с самолетов, а других средств наблюдения за тем, что происходит подальше от передовой, у него нет. На дорогах прифронтовой полосы ночью самая страда. Бои, кипевшие весь день, к ночи обычно затихают. Только изредка в том или ином месте зататакает пулемет, взлетят ракеты, раскроются широким веером, осветив близлежащие поля, и погаснут. Иногда бабахнет орудие — это наши не дают фашистам спать. Где-то залают вражеские минометы — гитлеровцы пытаются обстрелять наш транспорт. А машины, грузовики, сани тянутся бесконечной вереницей до самого утра. Фронт каждый день поглощает неимоверное количество провианта — хлеба, мяса, овощей, муки, консервов, сахара. Он выпивает целые озера нефти. Ему изо дня в день нужны горы патронов, снарядов, мин, бомб.

Все это подвозится к фронту обычно ночью. И чем темнее ночь, тем лучше. Тысячи людей ведут машины, без лишнего звука выгружают из кузовов ящики с продуктами и патронами и снова отправляются в тыл, где на целые километры растянулись склады необходимых для фронта материалов — базы.

Мы шагаем по звездной деревне. В лунном свете маячат заиндевевшие деревья. Они жестоко искалечены недавними боями — ветки обрублены, иссечены стволы, многие деревья с корнем вырваны из земли. На каждом шагу нас останавливают караулы. Это бдительное око армии, которое никого не пропустит куда не следует.

— Пароль! — звенит юный голос.

Мы отвечаем бойцу в теплой ушанке и идем дальше.

— Вот этот дом фашисты, отступая, подожгли, — показывает мне спутник на каменный дом с обвалившейся крышей. — Женщина забежала в дом за оставшимся ребенком. Фашисты так и не выпустили ее оттуда. Оба сгорели…

В воздухе гудит самолет.

— Наш, — определяет мой спутник. — А вот здесь мы нашли четырех убитых оккупантов. Тут у них было мало времени, они не успели, убегая, расстрелять людей и сжечь дома. Правда, несколько домов они все-таки подожгли, но когда удрали, крестьяне сумели потушить.

— Это редакция нашей газеты, — говорит мой спутник. — Друзья не спят. Если хочешь, зайдем.