Буря в полдень

Любовь, тоска, горе, но вместе с тем и надежда загорелись в груди… «Нет, без всякого сомнения, живы!» — думал я. И я их найду, и мы снова встретимся, чтоб никогда больше не расставаться… С невероятной силой вернулось прошлое, в голове вспыхивали и гасли сотни картин — обрывочных, бессвязных. И я с болью вспомнил, что есть еще один человек, с которым меня связала война и с которым нелегко будет расстаться.

«Они были живы… Они были живы…» — то и дело повторял я.

На улицах Вильнюса день ото дня мы встречали все больше знакомых. Казалось, им очень интересно видеть нас, — они хотели узнать, что же будет дальше, без немцев. Появились профессора Юозас Бальджюс-Балдаускас, Лев Карсавин, Василий Сеземан. Мы обрадовались, увидев старого друга писателя Винцаса Жилёниса. В начале войны его арестовала литовская охранка, которая работала рука об руку с гитлеровским гестапо. Жилёнис рассказывал о первых днях оккупации, о своем аресте, тюрьме, страшном националистическом терроре.

— Немцы поначалу были слишком заняты… Они довольно долго не смогли бы разобраться в настроениях и отношениях местного населения. Но им на помощь тут же пришли белоповязочники. Они начали ловить людей, заточать в тюрьмы, расстреливать… Я чудом избежал смерти…

Жилёниса я отвел в старый город, где на углу Кафедральной площади и Большой улицы уже обосновалась редакция газеты «Тарибу Лиетува». Вернувшийся вместе со мной из Москвы Йонас Шимкус пытался наладить выпуск газеты, которой не хватало всего — сотрудников, бумаги, наборщиков и печатников, а главное — электроэнергии (немцы, отступая, всюду уничтожали электростанции). Шимкус обрадовался старому знакомому, с которым немало работал вместе, и сразу же попросил его писать — прежде всего о страданиях литовцев под гитлеровской оккупацией. Шимкус мечтал уже в ближайшие дни издать первый номер в освобожденном Вильнюсе и выпустил его 16 июля, но еще до этого технический директор типографии Завиша в каком-то немецком бункере отыскал движок и доставил его в типографию… Жилёнис в тот же день засел за материалы для «Тарибу Лиетувы». Хоть и трудно было сосредоточиться, я тоже устроился здесь же, в редакции, за столом и описал первые впечатления о дороге в Вильнюс и о самой столице. Нельзя было ждать, надо было поскорей дать людям правдивую информацию, убедить их в том, что гитлеровцы не вернутся, что пора расчищать развалины и, похоронив погибших, думать о восстановлении Вильнюса и жизни…

В конце июля выпускать «Тарибу Лиетуву» назначили Ромаса Шармайтиса, а Йонас Шимкус уехал в сторону Каунаса, освобождение которого ожидалось со дня на день. (Как известно, Каунас освободили 1 августа. Уже через неделю, 8 августа, в Каунасе появился первый номер каунасской газеты «Тарибу Лиетува». Любопытно, что в тот же день очередной номер «Тарибу Лиетувы» вышел и в Вильнюсе. Когда выяснился этот курьезный случай в истории нашей журналистики, в Вильнюсе выпуск «Тарибу Лиетувы» был прекращен и 9 августа было возобновлено издание «Тиесы».)

Одним из первых мы встретили на улице, загроможденной сгоревшими танками, заваленной битым стеклом и скошенными сучьями деревьев, художника Мечиса Булаку{161}. Оказывается, он не ушел из Вильнюса даже во время самых жарких сражений и по-прежнему жил в старом городе, в пустой комнате Художественного института у костела св. Анны. Мечис Булака рассказывал нам о том, чего мы еще не знали, довольно медлительно, а нам хотелось быстрее (и здесь проявился его легендарно флегматичный характер). Мы услышали радостную весть, что живы наши друзья художники Юозас Микенас и Антанас Гудайтис.

— А Витаутас Монтвила? — вскричали мы с Цвиркой одновременно, впившись глазами в Булаку.

— Расстрелян Монтвила… в Каунасе… И скульптор Винцас Грибас, и журналист Юозас Беляцкас, и адвокат Андрюс Булота{162} с женой расстреляны…

— Монтвила? Что ты говоришь? Неужели это правда?

Хоть мы и не ждали от своего друга веселых новостей, известие об убийстве Витаутаса Монтвилы показалось нам невероятным и жестоким. Я вспомнил встречу с поэтом в Каунасе в начале советского периода, его оптимистическое настроение, его планы на будущее. Неужели мы никогда больше его не увидим, неужели он никогда не посмотрит на нас взглядом своих необычайно глубоких голубых глаз и никогда не пожмет руки своей крепкой теплой рукой рабочего?

Но весть оказалась правильной. О последних днях поэта на свободе мне подробно рассказала жена Витаутаса (уже в Каунасе). И мне долго-долго недоставало одного из самых старых и задушевных моих друзей — Витаутаса. Вспоминая его красивую голову, голубые, умные и проницательные глаза, его медленный, спокойный говор, полный веры в победу истины, вспоминая его таким, каким когда-то знавал в Мариямполе, — стойким, принципиальным, влюбленным в свободу и поэзию, — я радовался лишь тому, что дело Монтвилы живо, что подвиг поэта, его слава останутся в сердцах…