Один из парней пьяно чмокает меня в лоб и тут же толкает обратно в снег. Металлическая ограда гремит, когда мы просовываем снаряжение через отверстие. Острые края звеньев цепи звякают снова и снова, пока последний из нас не проникает на территорию с табличкой «Посторонним вход воспрещен».
С лыжами и палками мы пробираемся через лес и останавливаемся, только когда деревья остаются позади. На нас снисходит благословенная тишина.
Склоны, припорошенные «пудрой» – сверкающим точно звезды свежевыпавшим снежком, – теряются во мраке ночи, которая, кажется, принадлежит нам одним и будет тянуться бесконечно.
Я надеваю лыжи и зависаю над гребнем там, где склон встречается с тропой. На моих глазах парни с дикими криками устремляются вниз, виляя вправо и влево по склону с маркировкой двойного черного ромба[1]
.Склон обрывается, когда я пытаюсь смотреть на него в упор. Краем глаза ловлю какое-то движение и замечаю клубящуюся у основания деревьев тень, похожую на завиток темного тумана.
– Ты в порядке, Джек? – спрашивает мой сосед по комнате.
– Да, все отлично, – отвечаю я охрипшим от холода и смеха голосом. Отвожу взгляд от деревьев, мысленно давая себе хорошего пинка за то, что выдул две банки пива на пустой желудок. – Никогда еще не чувствовал себя таким живым.
– Жаль, что спуститься можно только один раз, – сетует он.
Один раз. Это все, чем мы можем довольствоваться. Склоны закрыты. Подъемники не работают. К тому времени, как вскарабкаемся по горе и вернемся в школу, почти рассветет, и на следующие шесть месяцев я снова стану узником. Все, что мне нужно, это один идеальный спуск, несколько мимолетных мгновений, когда ничто не будет меня сдерживать.
– Оторвись по полной, Джек. Второго шанса не представится. – Безрассудно сверкнув глазами, мой приятель отталкивается. – Встретимся внизу.
Из-под его лыж доносится мягкий свист, и он исчезает из виду. Я стреляю глазами в сторону леса, но тут же заставляю себя смотреть прямо перед собой, игнорируя заползшего мне в голову червячка сомнений.
Я пониже натягиваю шапку на уши и еду за своим другом. Ветер обжигает лицо, похищает дыхание. Я со свистом несусь в ночи, не успевая рассмотреть, что впереди. Первые несколько поворотов делаю осторожно – слишком осторожно – и огибаю пару кочек.
Я расслабляю колени и мягко вхожу в повороты, ловя ветер. Наконец я отталкиваюсь от земли и в следующую секунду взмываю в воздух. Сердце поет в груди. Лыжи приземляются, начинают скользить по насту. Я пытаюсь затормозить, но по инерции продолжаю нестись в темноту, точно меня тянут на буксире.
Склон исчезает, а мое радостное возбуждение сменяется паникой. Деревья, кажется, мчатся прямо на меня.
Раздается треск, у меня внутри все сотрясается, ветви хлещут по коже. Удар так силен, что выдергивает из лыж и швыряет спиной в снег.
Я лежу с закрытыми глазами, в ушах стоит оглушительный звон. Я моргаю, постепенно приходя в сознание, и вижу над головой сияющие звезды. Мое теплое дыхание клубится на холоде, как дым от обломков на месте аварии.
Боли нет. Поначалу, во всяком случае. Я испускаю низкий стон, и меня посещает тревожное чувство, что я что-нибудь себе сломал. Шапка куда-то делась, затылку холодно и сыро. Последние крики друзей затихают внизу.
Я пытаюсь пошевелить ногами… но они не реагируют. Я не чувствую ни боли, ни холода – вообще ничего. Тело ниже пояса будто онемело. Мной овладевает страх.
Я открываю было рот, чтобы позвать на помощь, но не могу выдавить из себя ни звука. Мне не хватает воздуха. Острая боль пронзает ребра, ширится, растет до тех пор, пока становится невозможно дышать и даже мыслить.
Ночное небо то становится четким, то снова расплывается перед глазами, боль тоже накатывает волнами. Снег просачивается за воротник моей куртки. И в перчатки. Сердце бьется медленнее, руки дрожат, а зубы… Боже, я не могу перестать стучать зубами.
– Только если сам этого захочешь.
У меня перехватывает дыхание. Услышав женский голос, я открываю глаза и, устремив взгляд к лесу, пытаюсь что-то там высмотреть, хотя едва могу удержать фокус.