Абасард рухнул на мокрую траву, чувствуя, как тепло уходит из тела; тепло утекало, а сам он остывал. Он смотрел, однако ничего не видел, лишь ощущал какую-то неправильность: он лежал на боку, но голова плотно прижималась ухом к земле. Под головой должно быть плечо и рука… Именно оттуда утекало тепло.
А дальше – часть груди как будто тоже пропала.
Юноша чувствовал правую ногу – она колотила в землю. Но не чувствовал левую. Непонятно.
Очень медленно он повернулся на спину и уставился в ночное небо.
Как же много там места – до этого потолка никому не дотянуться, и под ним могли бы жить все. Без тесноты, в мире, места хватит всем.
Абасард удивился, что радуется тому, что пришел сюда, увидел, стал свидетелем, понял. Радуется, даже умирая.
Красная Маска вышел из темноты туда, где ожидал Масарк с летерийской лошадью. За ним двигалось стадо родара: доминантные самцы впереди глядели на Красную Маску. Собаки лаяли и покусывали родара на другом фланге. Далекие крики двух других молодых воинов показывали, что они там, где и должны быть.
Забравшись в седло, Красная Маска кивнул Масарку и развернул скакуна.
Масарк молча смотрел на далекий летерийский лагерь, где, похоже, продолжалась нечестивая бойня.
Масарк вспомнил о своей Смертной ночи – воспоминания налетели, как крылатые демоны. Он лишился рассудка в той вырытой берлоге, и не осталось почти ничего, чтобы вернуться, когда его ослепило утро. Сейчас безумие улеглось, трепыхаясь на кончиках пальцев, слабое и дикое, еще нерешительное, не готовое действовать, проявить себя. Ничто не сдержит его. И никто.
Глава пятая
Клевета подтачивала наши хваленые идеалы, но вред трудно измерить; трудно ткнуть пальцем в какое-то место в какой-то миг и сказать: вот, друзья, именно тут умерла наша честь, наша чистота.
Болезнь текла чересчур вяло, она целиком происходила из нашего позорного усердия. Значения слов размывались – и никого не заботили те, кто цинично заставлял слова служить собственным амбициям. Ложь не встречала сопротивления, законное преследование превратилось в фарс, открытый подкупу, а сама справедливость – в товар, изменчивый и зыбкий. Истина была утеряна, сменилась химерой, послушной сиюминутности, предвзятости; весь политический процесс был отдан на откуп лицедеям с фальшивым возмущением, лицемерными позами и полным презрением к обывателю.
Идеалы и честь, однажды объявленные, невозможно вернуть – разве только таким возмущением обывателей бесстыдной несправедливостью, что единственным разумным ответом станет революция.
Считайте это предупреждением. Лжецы будут лгать, даже схваченные за руку. Будут лгать и со временем убедят самих себя, со всей самоуверенностью раскроют вину лжецов. Пока не настанет время последней лжи, той, на которую возможен один ответ – гнев, холодное убийство; и в этот день кровь омоет все шаткие конструкции гнилого хвастливого общества.