Бурлаки

Сорокин накрыл полтинник корявой рукой, бережно положил себе в карман.

— Не хочешь — не надо. Когда сдохнешь, я за упокой твоей души свечку поставлю.

5

Очищая реку от карчей и берега от деревьев, карчеподъемница ежедневно сплывала на несколько верст вниз по течению. Когда плыли мимо того места, где был сброшен Вахромей Пепеляев, Спиридон Кошелев напомнил старшему матросу:

— Ты, кажись, у этого куста скакал?

— Заткнись, ершова порода.

— Здорово! — сказал Кондряков и улыбнулся. — Так его, Спиридон. Ты, я вижу, начинаешь с начальством вслух разговаривать.

— Стал, значит, Спиря понимать, что к чему. Вот вслух и заговорил, — закончил мысль Кондрякова старый Тетюев.

А Спиридон вдруг взъелся на товарищей:

— Чего привязались? Все вы не лучше Вахромея. Рады, что я совсем зря болтаюсь на свете.

— А ты не болтайся, — поддразнил Кошелева Вахромей. — Отдал бабу на лето сорокинским холуям и форсишь…

Спиридон неожиданно схватил валявшийся на палубе колун и занес его над головой Вахромея. Тот с криком бросился в сторону. Михаил Егорович вырвал топор из рук Спиридона и сильным рывком усадил его на связку каната. Спиридон, совсем обессиленный, заплакал.

— Жестянщик я. Рабочим был. За что такая каторга? — говорил он сам с собой. — Вся душа голая.

— Пойдем, Ховрин, — сказал мне Михаил Егорович. — Пусть посидит один, подумает, как снова сделаться настоящим человеком.

Спустившись в кубрик, я вскоре забыл о Спиридоне.

Чуваш Тетюев вот уже больше месяца мастерил самодельную скрипку. Скоблил разные дощечки, склеивал их. Долго искал подходящее дерево на верхнюю доску — на деку. Для нее обязательно нужна елка, да не простая, а без сучков и некосослойная. Случайно в трюме он отыскал толстую еловую доску от старого ларя. И скрипка была сделана.

В деревне Тетюев выменял на старые рукавицы горсть конского волоса и связку сырых бараньих кишок.

— На что тебе эту падину? Не придумай на кухню тащить. Вытурю вместе с кишками, — бранилась Катя Панина.

Конский волос Тетюев использовал для смычка, а из кишок сделал струны.

Сегодня Тетюев решил испробовать свою скрипку.

— Неужели заиграет? — спросил я Андрея Заплатного.

— А почему ей не заиграть? Как настоящая.

— Все-таки интересно.

— Не шуми, — остановил меня Заплатный. — Слышь, настраивает.

— Я в третьем году в прислугах жила в Мотовилихе, — вполголоса рассказывала Катя Панина. — Хозяйский сын тоже на скрипке играл. Жалостливо.

— Ты его что, жалела? — пошутил Заплатный.

— Его-то? Да оставь ты.

Тетюев настроил скрипку и заиграл чувашскую песню. Перед ним на корточках сидел Степа с открытым ртом. Пришел послушать игру и сам Сорокин и попросил:

— Ну-ко, повеселее что-нибудь. Играть так играть. Грешить так грешить.

Тетюев заиграл плясовую.

— А ну, расступись, народ! — С этими словами на середину кубрика вышла Катя Панина. Навстречу ей — Андрей Заплатный. И началась пляска. Катя улыбалась, а Заплатный хмурился, и все смеялись. Потом плясал с Катей Кондряков. Длинный, как жердь, он, к общему удовольствию, раза три ударился головой о потолок и скоро умаялся. Катя вызывала желающих:

— Выходи, зимогорики!

Как бы невзначай махнув фартуком, она задела по лицу Сорокина. Василий Федорович не удержался и вышел в круг. Плясал он плавно, по-старинному. В конце быстро заперебирал ногами, сел на пол и ловко, по-молодому, вскочил.

Тетюев водил по струнам и строил уморительные рожи, шмыгал носом, мигал попеременно то одним, то другим глазом. Мне тоже захотелось плясать. На меня цыкнул старшина:

— Прижмись, углан. Не мешай большим… Одним словом, побаловались и хватит. Спать надо. Спасибо, Тетюев, Василий ты мой Иванович. Я со своей свадьбы так не плясывал. До свиданьица, матросики. Не проспите утреннюю побудку.

Но почти до рассвета стояло веселье в матросском кубрике. Не было среди нас лишь Вахромея, да Спиридона Кошелева, который, пригорюнившись, всю ночь просидел на палубе.

Я даже во сне видел тетюевскую скрипку и сам играл на ней. И утром, во время работы, она не выходила у меня из ума. Я стал просить Тетюева научить меня играть на скрипке. Он согласился, и каждый день после работы мы с ним выходили на корму брандвахты. Я брал инструмент в свои натруженные за день руки, водил смычком. Скрипка издавала такие звуки, как будто с живой кошки шкуру дерут. Всем это надоело. Стали меня гонять с музыкой в лес.

Один Тетюев мне сочувствовал.

— Не тоскуй, паря, — говорил он мне. — На скрипке нельзя сразу. Вырастешь — научишься.

Но я так и не научился.

6

Ниже устья Вишеры на урез все чаще и чаще стали попадать якоря и стопудовые лоты. Нам такая добыча была не под силу. Мы ставили буйки и плыли ниже. Сорокин написал рапорт, чтобы привели водолазный кран или послали на карчеподъемницу водолаза.

Через несколько дней на винтовом пароходе «Волна» к нам приехали водолаз Пигалев и сигналист Григорий Галкин. Принимая чалку, я заметил на борту парохода своего друга Паньку Рогожникова.

— Паня! Здравствуй!

— Ты! — обрадовался Панька. — Здорово, Сашка!

— Тоже бурлачишь, а я не знал.