Читаем Бурная весна полностью

Сказал и отошел улыбаясь, осторожно держа что-то, завернутое в газету, а подошедший с запада санитарный поезд закрыл тощее стадо качающихся на ходу, совершенно фантастичных, особенно в такой яркий день, животных, необычайно длиннорогих от худобы, с резкими бликами на всех позвонках и с густыми тенями во всех впадинах хлипких тел. Масти они были серой, но издали казались голубыми.

К санитарному поезду, шелестя шелком черного платья, прошла по перрону мимо Ливенцева какая-то молодая женщина, показавшаяся ему знакомой: где-то видел и этот взгляд, и эти высокие полукружия бровей, и постанов головы на ровной белой открытой шее, и даже эту четкую походку.

Он следил за нею, когда она шла к последнему вагону прибывшего с запада поезда, и был очень удивлен, увидев какого-то рыжеусого унтер-офицера, спрыгнувшего с подножек этого вагона и расцеловавшегося с дамой, как с родною. Но еще больше удивило его, что следом за этим унтером вышел из вагона и тоже спрыгнул другой унтер, - бородатый, осанистый, - один из взводных командиров его бывшей роты - Старосила.

И, несмотря на то, что он не захотел возвращаться в прежний полк и выхлопотал себе перевод даже и в другую дивизию, он обрадованно крикнул, сделав рупором руки:

- Старосила!

Тот присмотрелся и тут же, одернув гимнастерку и поправив фуражку, пошел к Ливенцеву, только успевшему сказать прапорщику Обидину:

- Это - мой боевой товарищ!

- Ваше благородие, честь имею явиться! - казенными словами приветствовал его Старосила, сияя запавшими серыми глазами, но Ливенцев обнял его и ткнулся лицом в его бороду, точно желая показать даме, которая в это время на него смотрела, что у него тоже есть родной - унтер.

- Очень рад я, братец, что ты жив, очень! - вполне искренне говорил Ливенцев, любуясь бородачом.

- Так же и я само, выше благородие! Аж точно сонечко мне в глаза вдарило, как вас увидел! - вполне искренне и с дрожью в голосе отозвался Старосила.

- А как же ты сюда попал? По какому случаю?

- Да случай, как бы сказать, непредвиденный, ваше благородие, - понизил голос Старосила, слегка качнув головою назад, на вагон. - Тело сопровождать был назначен.

- Тело? Чье тело?

- Так что подполковника Добычина, - еще больше понизил голос Старосила и закончил почти шепотом: - А этот со мной - полковой каптенармус Макухин, он приходился ему зять, покойнику, и эта с ним стоит сейчас - его дочка, ваше благородие.

- Вот ка-ак!

Ливенцев сделал несколько шагов по перрону, чтобы можно было говорить громче, и спросил, хотя не питал никакого расположения к Добычину во время службы с ним в одном полку:

- Как же все-таки он был убит, - при каких обстоятельствах?

- Обстоятельства такие, ваше благородие... бандировка была, - и найдись осколок на ихнюю голову, - в один раз упали - и не живые, - объяснил Старосила и добавил: - Я только до этой станции должен, а дальше не знаю уж, как: везти ли его будут на ихнюю родину, или здесь где поховают... Унтер-офицер этот, каптенармус Макухин, он, говорили так, из богатых людей, - вполне может и дальше ехать, - ему что! И даже гроб он достал не простой, а цинковый.

- Это был наш заведующий хозяйством - подполковник Добычин, - обратился к Обидину Ливенцев, а Старосила сказал:

- Вот рады будут все в нашей роте, как вы ее опять примете, ваше благородие!

- Ну вот, рады, что ты, брат, - не все ли равно, что я, что другой?

- Как можно, ваше благородие! Разве наша солдатня, она хотя бы какая ни на есть, не понимает? - и Старосила почему-то поглядел при этом на Обидина и добавил: - Не в нашу ли роту и вы тоже будете?

- Нет, я в другой полк, - ответил, улыбнувшись, Обидин.

- Я тоже в другой полк, - его же словами ответил Старосиле и Ливенцев.

- Шуткуете? - оторопел Старосила.

- Ничуть. Вполне серьезно! Даже в другую дивизию.

И, видя, что Старосила вполне непритворно опечален, хлопнул его по плечу, объясняя:

- С начальством ничего не поделаешь, - взяло и назначило в другую дивизию: там я оказался нужнее... Прощай, брат Старосила! Мне надо идти в свой вагон, - торопливо сказал он вдруг, обнял его так же, как и при встрече, и пошел, едва взглянув в сторону дочери Добычина и ее мужа Макухина.

- Вот не думал, что такая сидит во мне привычка к своей роте, извиняющимся тоном обратился он к Обидину. - Великое дело оказались окопы, в которых вместе торчали, которые и заняли вместе с бою... А этот Старосила, он был толковый взводный, если бы в новом полку были у меня хоть немного похожие, стал бы я, как говорится, кум королю и сват Гаврику.

Обидин поглядел на него испытующе и спросил осторожно:

- То есть, толковый он был взводный в смысле защиты или как-нибудь еще?

- И защиты и атаки тоже, а как же иначе? - немного удивился и тону и смыслу этого вопроса Ливенцев.

Кругом сновала толпа военных всяких рангов - шумная и однообразная, лишь кое-где расцвеченная белыми халатами сестер милосердия и их яркими красными крестами. Сестры были из санитарного поезда - дома скорби на колесах.

Перейти на страницу:

Все книги серии Преображение России

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза