Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Кампания борьбы с «низкопоклонством» началась еще летом 1946 года; с тех пор выяснилось, что вышеупомянутое «низкопоклонство» и прочие проявления «гнилого мелкобуржуазного духа, национализма и антипатриотизма» — дело рук «безродных космополитов»-евреев. Кампания началась с разоблачения в «Правде» «группы театральных критиков». Прозвучал вопрос: «Какое представление может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека?»[466] (При том, что Гурвич родился в России и прожил в ней всю жизнь.) После театральных критиков настала очередь режиссеров, ученых, спортсменов, университетских профессоров, ветеринаров, бухгалтеров, журналистов и, разумеется, писателей.

Евреев преследуют, унижают, на них пишут доносы. Газеты пестрят карикатурами, на которых крючконосые и толстогубые создания всегда занимаются чем-то нехорошим. В школах, университетах, в прессе, на радио, в аппаратах администрации были введены квоты, вернулась пресловутая «процентная норма». В двадцатые годы, в эйфории интернационализма, многие евреи меняли еврейские имена на русские; теперь эти имена в печати в скобках снабжаются подлинной фамилией — проходит кампания по «разоблачению псевдонимов». «Замаскировавшихся евреев» шельмовали, называя их «безродными космополитами», «отщепенцами», «беспачпортными бродягами», «флагманами реакционного американизма» и «международного сионизма», «антипатриотическим элементом», которому «чуждо все русское и советское».

Напуганные редакторы больше не решаются печатать статьи Эренбурга; по Москве ходят стихотворные мистификации на еврейскую тему, приписываемые Эренбургу и Маргарите Алигер: их предъявляют как доказательство вины (пресловутое «хранение и распространение») арестованным на допросах в КГБ. Эренбург вспоминал, что как-то раз «один достаточно ответственный в то время человек на докладе о литературе в присутствии свыше тысячи человек объявил: „Могу сообщить хорошую новость — разоблачен и арестован космополит номер один, враг народа Илья Эренбург“»[467]. Очутившись снова на грани пропасти, он прибегает к проверенной тактике: пишет письмо Сталину. И гроза минует его: по поручению вождя ему звонят из Кремля и выражают удивление, почему, дескать, товарищ Эренбург не сигнализировал обо всех этих «недоразумениях» раньше? И предлагают… отправиться в Париж на Конгресс сторонников мира.

Голубь мира

После поездки по США в 1945 году, а затем и по странам Восточной Европы Эренбург начинает осваиваться со своей ролью. Под бдительным оком шпиков из посольства, то освистанный враждебной публикой, то встречаемый овациями (причем его «левые» друзья и не подозревали, как ежеминутно рискует этот гений эквилибристики), он буквально ходит по острию ножа. В 1948 году его посылают во Вроцлав на конгресс Интеллигенция в защиту мира. Первая послевоенная встреча коммунистов и попутчиков символически состоялась на земле, отнятой у Германии и вернувшейся в Польшу. Эренбург должен был служить буфером между советскими и западными делегатами, еще не привыкшими к ждановскому лексикону, потрясенными филиппиками Фадеева, обозвавшего Сартра «гиеной». Зато, отработав положенное, Эренбург имеет право спуститься в бар отеля, пойти в мастерскую художника, повидаться с друзьями: с Пикассо, Матиссом, Карло Леви, Альберто Моравиа. «Завтраки, обеды, дискуссии о корнях слов и фактуре книг: словом, все то, без чего я не мог провести ни дня в европейском городе», — всего этого в Москве не было. Вновь мелькают виды в окнах поездов, в иллюминаторах самолетов, за кормой пароходов. Только за 1950 год он побывал в Швейцарии, Бельгии, Швеции, Германии, Англии, Бразилии. В том же году он публикует в «Правде» «Открытое письмо писателям Запада», тут же перепечатанное коммунистической прессой всего мира, в котором призывает деятелей культуры подписать Стокгольмское воззвание против атомного оружия. В следующем году его деятельность борца за мир разворачивается в Соединенных Штатах, Латинской Америке, Китае, Индии, Японии. В своих воспоминаниях он много раз подчеркивает, что это была «настоящая работа», словно желая убедить в этом и читателя, и себя самого. В те годы, когда под подозрение подпадали даже эсперантисты и филателисты, когда прекращали переписку с родственниками за границей, когда родители запрещали детям изучать иностранные языки, советский писатель-еврей Илья Эренбург разъезжает по всему миру и служит неопровержимым доказательством свободы, которой пользуются советские граждане, а также отсутствия антисемитизма в СССР.

Весной 1949 года, когда арестованы еврейские писатели, Эренбург готовит речь к предстоящему Конгрессу сторонников мира в Париже. В нескольких фразах он осуждает расовые и национальные спеси и утверждает, что «у мировой культуры кровеносные сосуды, которые нельзя безнаказанно перерезать»[468]. Что это было? Отвага? Провокация? Но Сталин предварительно прочел текст выступления Эренбурга и как раз против этого места на полях написал «Здорово!». Сообщники понимали друг друга.