Читаем Бурная жизнь Ильи Эренбурга полностью

Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Последний скандал Эренбург спровоцировал своим отсутствием. Накануне открытия Четвертого съезда писателей — того самого, которому Александр Солженицын бросит вызов, разослав открытое письмо с заявлением о выходе из ССП, Эренбург уезжает в Италию. «Не знаю, что испытывают другие делегаты съезда, но меня лично крайне огорчает отсутствие моего дорогого старого друга Ильи Эренбурга, — язвительно заметит с трибуны Михаил Шолохов, только что получивший Нобелевскую премию по литературе. — Посмотришь, посмотришь вокруг — нет Ильи Григорьевича, и вроде чего-то тебе не хватает, становится как-то не по себе… <…> Где же Эренбург? Оказывается, он накануне съезда отбыл к берегам италийским. Нехорошо как-то получилось у моего друга»[601]. По возвращении Эренбург пишет стихотворение о баране, который прожил жизнь, согласно блея со всем стадом, но «умер не по-бараньи». Оно читается как ироническая автоэпитафия:

Мне, право, не до чаепитий,И вы немного погодите,Вы не останетесь в обиде —Расскажете на панихидеПро то, что был баран и сплыл онС весьма неподходящим рылом,И всем баранам в назиданьеОн даже сдох не по-бараньи[602].

Илья Эренбург умер 31 августа 1966 года в Москве, спустя две недели после смерти своего друга Овадия Савича.

Похороны русских писателей, как и их произведения, имеют свою традицию. Похороны Ильи Эренбурга ее не посрамили. Траурная церемония пришлась на первый день нового учебного года. Молодые не побоялись прогулять занятия. В газетах были опубликованы сообщения о том, что траурный кортеж пройдет по центру Москвы от Центрального дома литераторов до Новодевичьего кладбища. В назначенный час огромная толпа собралась перед ЦДЛ у главного входа на улице Герцена. На крыльце появился Борис Полевой, объявив, что сейчас из главного входа будут выносить гроб. Но это была уловка: гроб и венки поспешно вынесли с другой стороны здания, погрузили в автобус, который на всех парах помчался к Новодевичьему кладбищу. «Толпа разразилась криками и проклятьями», — вспоминал Сергей Юрьенен, которого на похоронах буквально взял за шиворот один из «литераторов в штатском», пытаясь таким образом убедить его «не ввязываться в эту сионистскую демонстрацию». У ограды кладбища Юрьенен увидел плотное оцепление — сюда были стянуты войска МВД. На крышах соседних домов размещались камеры слежения КГБ. Вход на кладбище был перекрыт. Когда кладбищенские ворота наконец открыли и тысячи людей ворвались на территорию некрополя, оказалось, что траурная церемония уже закончилась. «Кто-то вставил в траурный венок листок из школьной тетрадки с рисунком — копией знаменитого портрета Эренбурга работы Пикассо. Листок тут же вытащили, разорвали на мелкие клочки и развеяли по ветру»[603]. Об этих похоронах Борис Слуцкий написал:

Было много жалости и горечи.Это не поднимет, не разбудит.Скучно будет без Ильи Григорьича,Тихо будет <…>Эту свалку, эти дебриВыиграл, конечно, он вчистую.Усмехнулся, если поглядел быТу толпу горючую, густую.Эти искаженные отчаяньем,Старые и молодые лица,Что пришли к еврейскому печальнику,Справедливцу и нетерпеливцу,Что пришли к писателю прошенияЗа униженных и оскорбленных.Так он, лежа в саванах, в пеленах,выиграл последнее сражение.[604]

Надежда Мандельштам дружила с Эренбургом более пятидесяти лет. В своей книге она так напишет о нем: «Среди советских писателей он был и оставался белой вороной. <…> Беспомощный, как и все, он пытался что-то делать для людей. „Люди, годы, жизнь“, в сущности, единственная его книга, которая сыграла положительную роль в нашей стране. Его читатели, главным образом мелкая техническая интеллигенция, по этой книге впервые узнали десятки имен. Прочтя ее, они быстро двигались дальше, и со свойственной людям неблагодарностью тут же отказывались от того, кто открыл им глаза. И все же толпы пришли на его похороны, и я обратила внимание, что в толпе — хорошие человеческие лица. Это была антифашистская толпа, и стукачи, которых массами нагнали на похороны, резко в ней выделялись. Значит, Эренбург сделал свое дело, а дело это трудное и неблагодарное. Может быть, именно он разбудил тех, кто стали читателями самиздата»[605].