Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Однажды Хулио Хуренито, он же Великий Провокатор, представляет своим ученикам грандиозный план, поистине в масштабе «проектов» XX века: он намеревается устроить в различных крупных городах мира «торжественные сеансы уничтожения еврейского племени»: «В программу войдут, кроме излюбленных уважаемой публикой традиционных погромов, реставрированные в духе эпохи: сожжения евреев, закапывание их живьем в землю, опрыскивание полей еврейской кровью, а также новые приемы „эвакуации“, „очистки от подозрительных элементов“ и пр., пр.»[145]. Предвидеть такие зрелища в 1921 году — это уже немало! Ученики всполошились. Алексей Спиридонович Тишин, русский, шокирован: «Это немыслимо! Двадцатый век, и такая гнусность! <…> Разве евреи не такие же люди, как и мы?»[146] На что Учитель решительно возражает: «Разве мяч футбола и бомба одно и то же? Или, по-твоему, могут быть братьями дерево и топор? Евреев можно любить или ненавидеть, взирать на них с ужасом, как на поджигателей, или с надеждой, как на спасителей, но их кровь не твоя, и дело их не твое!»[147] И он предлагает ученикам провести небольшой опыт — сделать выбор между словами «да» и «нет». Все выбирают «да», кроме Ильи Эренбурга: он единственный предпочитает «нет». Пока он обосновывает свой выбор, друзья, сидевшие с ним рядом, пересаживаются подальше, в другой угол. Опыт оказывается убедительным: именно отрицание и скепсис составляют квинтэссенцию еврейского ума, обрекая его на неизбывное одиночество и вечные поиски. Судьба еврейского народа не вмещается в рамки государственных режимов и общественных организаций: «Можно уничтожить все гетто, стереть все черты оседлости, срыть все границы, но ничем не заполнить этих пяти аршин, отделяющих вас от него»[148], — заключает Великий Провокатор. Дважды евреи приносили человечеству весть о всемирной справедливости и всеобщем братстве: вначале они дали миру христианство, затем идею пролетарского интернационализма. И оба раза прекрасная мечта была извращена и растоптана. Еврейские погромы — это не только симптом зла, разъедающего цивилизацию, но и доказательство искупительной миссии еврейства.

Учитель и ученики отправляются в путешествие по миру и в конце концов прибывают в революционную Россию. Здесь Эренбург собрал все свои впечатления от гражданской войны, когда он поочередно примыкал то к белым, то к красным, и в ироническом ключе переосмыслил собственные статьи киевского периода. Чтобы привести в порядок смятенные мысли, Илья Эренбург и Хулио Хуренито отправляются с визитом к вождю революции. Эта глава носит название «Великий Инквизитор вне легенды»: она отсылает читателя к Достоевскому и «Легенде о Великом Инквизиторе», рассказанной Иваном Карамазовым, в которой ставится проблема выбора между счастьем и свободой. В послевоенных советских изданиях «Хулио Хуренито» эта глава будет полностью снята цензурой (в это время в СССР Достоевский был объявлен реакционным писателем). Между тем она гораздо менее уязвима, нежели другие страницы романа, посвященные Советской России. В ней изображается человек «с умными и насмешливыми глазами», спокойный и терпимый, который теряет душевное равновесие, только когда Учитель упоминает опубликованный в «Известиях» список расстрелянных, и тогда читателю вдруг открывается вся глубина его мук. Он признается, что хотел бы, чтобы кто-нибудь другой взял на себя бремя революционного долга. Ведь если революцией не руководить, она захлебнется в анархии: «Здесь — тяжесть, здесь — мука! Конечно, исторический процесс, неизбежность и прочее. Но кто-нибудь должен был познать, начать, стать во главе. Два года тому назад ходили с кольями, ревмя ревели, рвали на клочки генералов… Море мутилось, буйствовало. <…> Пришли! Кто? Я, десятки, тысячи, организация, партия, власть <…> Я под образами валяться не стану, замаливать грехи, руки отмывать не стану. Просто говорю: — тяжело. Но так надо, слышите, иначе нельзя!»[149] Покидая Кремль, Хулио Хуренито запечатлевает на лбу вождя ритуальный поцелуй по примеру героя Достоевского.

Встреча с работниками ВЧК дает Хулио Хуренито возможность высказать свои взгляды на революционное искусство. Он намерен поздравить их с тем, что они сумели полностью уничтожить вместе с прочими буржуазными ценностями само понятие свободы. Он заклинает их не сворачивать с этого пути, не сдаваться: «Умоляю вас, не украшайте палки фиалочками! Велика и сложна ваша миссия приучить человека настолько к колодкам, чтобы они казались ему нежными объятиями матери. Нет, нужно создать новый пафос для нового рабства. <…> Оставьте же свободу сифилитикам из монмартрских кабаков и делайте без нее все, что вы, собственно говоря, и так делаете!»[150] Однако эти призывы воспринимаются как провокация. Революционная Россия разочаровала Учителя: «Государство как государство»[151], — пессимистически заключает он и, охваченный смертельной скукой, решает добровольно уйти из жизни.