Бурное лето Пашки Рукавишникова

Парень засмеялся, взял бутылку и ловко зубами сорвал пробку.

— Надеюсь, ты не откажешь жаждущему собрату? — спросил он.

— Я тебя не звал, — сказал Пашка.

Парень поперхнулся пивом и смешно вытаращил глаза.

— А мы, оказывается, не только суровы, но и немногословны. Люблю ершей. Глотаю их живьём.

— Не подавись.

Парень хлопнул Пашку по спине:

— Ты мне нравишься, ёршик. На, пей.

Он протянул бутылку.

Пашка взял и с трудом, давясь тёплой гадостью, стал глотать.

Пить ему уже не хотелось, пиво снова обрело свой вкус, но он всё равно высосал всю бутылку. До дна. Из принципа.

Парень медленно поплыл в сторону, а тело стало лёгкое и будто чужое.

Пашке стало вдруг весело и хорошо. Наплевать ему стало на всё.

Губы неудержимо разъехались, заулыбались.

— Ну вот, этак уже лучше, — сказал парень и сноровисто выдул остальное пиво. — Тебе хватит, по глазам вижу, — пояснил он. — Эх, пожрать бы теперь. Монета есть?

Пашка вынул трояк.

— Да ты, случайно, не старик Хоттабыч переодетый? — изумился парень.

— Нельзя, — сказал Пашка. — Тратить нельзя. Не мой.

Парень сник:

— Понимаю. Папа-мама?

— Нет мамы. И папы сейчас нет. Гада одного деньги.

— Вот как? Это уже становится интересным, — медленно проговорил парень и посерьёзнел. — Выкладывай, — приказал он, глядя Пашке в глаза.

И Пашка, удивляясь сам себе, своей непонятной и радостной откровенности перед этим незнакомым парнем, выложил ему всё. С самого начала. Ничего не утаил.

Парень долго молчал.

— Да, брат Пашка, Лисиков-то твой гу-у-сь, — задумчиво проговорил он. — Продуманно он тебя сделал, тики-так. Давить его надо. Всех надо.

— Володька ему покажет, — пробормотал Пашка.

— Покажет, говоришь? А как он про эти про все дела узнает? Лисиков ему доложит? Глупый ты еще Пашка, салака.

— Ты Володьку не знаешь, он догадается, он из него душу вытрясет! — горячо, сам себя убеждая, выкрикнул Пашка.

Парень поглядел Пашке прямо в глаза. С жалостью поглядел.

— Знаешь, что этот Лисиков скажет? Он им всем скажет, что ты спёр эту паршивую пятёрку, понял? Спёр и отвалил. А может, и ещё что-нибудь придумает. Похлеще. Фамильные мои, скажет, драгоценности увёл малолетний преступник Пашка. Полкило брильянтов. А то с чего бы ему сбегать? Плохо ему было, что ли? И они все поверят. И Володька твой поверит, как миленький. Потому что так ему спокойнее будет жить. Понял? А то — Володька, Володька… Людей ты, Пашка, ещё понимать не можешь, потому что насквозь голубой. Ну да поживешь — слиняешь. Умнее станешь — Лисиковы научат.

Пашку бросило в жар. Лицо его стало горячим и мокрым. А руки сами по себе ломали, выкручивали пальцы.

— Он может… этот гад всё может… Но разве ж непонятно — на кой мне его пятёрка, разве непонятно? Я же помириться хотел. Неужели Володька не поймёт, поверит? — шептал Пашка.

— Как миленький. Уж это ты мне поверь, — подтвердил парень.

Он ещё что-то говорил, но Пашка уже не слышал.

Мысль об этой дикой, ужасной несправедливости была так невыносима, что Пашка изо всех сил желал сейчас взять и умереть. Здесь, на месте.

Ему захотелось закричать так страшно и сильно, чтобы лопнули легкие.

— Брось ты убиваться, — услышал он голос парня, — всё это плешь. Наплюй. Со мной ещё и не то бывало. С тобой так, и ты так. Счастье твоё, парень, что меня встретил. С Генкой не пропадёшь. Генка друга не бросит.

Генка встал.

— Пошли, — сказал он.

Пашка непонимающе поглядел на него. Он не представлял, как можно сейчас, когда весь мир затопило несчастье, подлая несправедливость, куда-то идти, что-то делать…

— Куда? — прошелестел он белыми губами.

— Сперва пожрём. Потом на пляж.

— На пляж?!! — изумился Пашка. — Зачем на пляж?

— Прибарахлиться, — непонятно ответил Генка. — Не могу же я, цивилизованный человек, разгуливать по этому населённому пункту в отрепьях. Пошли пожрём, смоем пыль дальних странствий, прибарахлимся и станем красивыми и беззаботными.

Соображая туго, с трудом, Пашка поднялся и медленно, как заводная игрушка, переставляя ноги, побрёл за Генкой.

— На пляж так на пляж, теперь всё едино, — сказал он. — Хочу быть беззаботным. Только ничего из этого не получится. Не смогу я.

— Сможешь, — сказал Генка, — получится.

На пляже

Пляж был набит битком.

Ещё в городе, садясь в электричку, Пашка изумился — куда может деться эта густая толпа, где она может разместиться?

Народ валом валил, хоть и был уже день-деньской. Но, видно, в этом городе любили всласть поспать воскресным утром.

Пашке показалось, что этот пригородный вокзал — вовсе не вокзал, а громадный насос, непрерывно выкачивающий людей из города.

Ему показалось, что город вот-вот обмелеет, станет пустым и тихим.

Эх, пробежаться бы тогда по гулким улицам! Он сказал об этом Генке, тот потёр руки и ухмыльнулся.

— Неплохо бы. Вот бы порезвились, — сказал он и тут же шмыгнул в сторону, в самую гущу людей.

Пашка видел, как он прилип на миг к толстому, потному дядьке с двумя набитыми авоськами в руках, и сейчас же снова оказался рядом с Пашкой.

Генка согнулся, присел, проделал руками непонятные быстрые движения, потом отшвырнул в сторону какой-то темный плоский предмет и что-то сунул Пашке в карман.