Бурное лето Пашки Рукавишникова

И ещё Пашка подумал, что теперь он никогда не сможет, как частенько делал раньше, выкинуть недоеденный кусок хлеба, потому что хлеб — это труд, и пот, и бессонные ночи, и волдыри на ладонях.

У Володьки было ещё одно задание. Он должен был съездить на склад сельхозтехники и взять там запасные части к комбайнам, какие-то особые шестерёнки, которые (чёрт бы их побрал совсем, как сказал председатель) всё время ломаются.

Мальчишки договорились встретиться с ним у ворот элеватора через три часа и отправились на розыски Пашкиного отца. Сперва они обошли всю территорию элеватора, потолкались среди шофёров, поспрашивали, но всё безрезультатно.

— Тут, пацаны, столько машин нагнали со всей страны, что задача ваша трудная. Прям-таки грустная у вас задача, — сказал им степенный дядька с пушистыми сивыми усами, шофёр МАЗа с саратовским номером.

Пашка и Джамал вышли за ворота. Им было всё равно, куда идти. Они подбросили копейку, и вышло идти направо.

Сразу за поворотом улица круто спускалась вниз, и в конце её выпукло блестела под солнцем такая широченная, необъятная река, что дух захватывало.

— Иртыш, — прошептал Пашка.

— Иртыш, — как эхо, отозвался Джамал.

Город раскинулся у крутой, могучей излучины на высоком, обрывистом берегу.

Посреди Иртыша узкий и длинный, как индейская пирога, зеленел остров, густо заросший деревьями и кустарником. От берега до него было почти с километр, и мальчишки долго и молча разглядывали его, зачарованные дикой невиданной никогда прежде красотой. Казалось, остров не стоит на месте, а плывет куда-то по важным делам, стремительный, остроносый, обтекаемый.

— Необитаемый остров, — сказал Пашка, — вот бы где пожить. Помнишь, как Том Сойер на Миссисипи? Построить бы шалаш, рыбу бы ловить… Эх!

Чем ближе они подходили к берегу, тем шире казалась река, и остров посредине ещё больше подчёркивал эту широту.

«На что уж Нева полноводная, а рядом с Иртышом она показалась бы просто узкой речкой», — подумал Пашка, но не огорчился, потому что и Нева и Иртыш были его реками, текли по его, Пашкиной, прекрасной и необъятной Родине.

В порту громоздились подъёмные краны, буксиры, катера, баржи с лесом и песком, длиннющие, бесконечные плоты, связанные стальными, в руку толщиной канатами.

Поначалу ошеломлённые, чуть напуганные суетой, движением, резкими гудками, шарахающиеся от странных долгоногих, похожих на какие-то марсианские машины лесовозов, ребята постепенно пообвыкли, уловили какой-то чёткий смысл, темп этого движения.

Они бродили между штабелями досок, между громадными, с дом величиной, контейнерами с грозными надписями «Не кантовать!», среди каких-то тюков и ящиков.

Сердце у Пашки тревожно и радостно билось. Ему нравились и этот грохот, гудки, суета, обилие всяческих вещей и окутывающий всю эту энергичную жизнь смолистый лесной дух.

Они подошли к трём стоящим борт о борт баржам, гружённым жёлтыми, как сливочное масло, досками, и вдруг услыхали обрывок разговора, который заставил Пашку замереть на месте.

Могучий дядька в майке, из которой торчали узловатые, как толстые корни, могучие руки, сказал:

— …ага, в Кайманачке. Одну там оставим, остальные потащим аж в Сосниху.

Они услыхали только конец разговора, но этого было достаточно.

Пашка подошёл поближе.

— Дяденька, а до Кайманачки далеко? — спросил он вежливым голосом.

— А тебе зачем? — отозвался дядька.

— Да у меня там батя работает. Шофёр он.

— А! Не, до неё рукой подать. Километров сорок. Только этим калошам туда часа четыре шлёпать — против-то течения.

— А когда вы отплываете?

Дядька подозрительно поглядел на мальчишек и погрозил пальцем, но всё-таки ответил:

— Ночью. В час сорок. Ишь ты, батя у него. Не выйдет. А потом мать глаза проглядит. Небось за углом живёте, путешественники. А ну, брысь!

Пашка и Джамал молча отошли, но всё уже было ясно и без слов.

— А как же Володька? — спросил Джамал.

— Володька не пустит, — Пашка сокрушённо покачал головой, — если узнает, конечно.

— Что ж делать будем, а? — Джамал присел на корточки.

Пашку трясло от волнения.

— Понимаешь, Джамал, понимаешь, такой случай! Второго ведь не будет. Володька ехать не сможет, ему сегодня вернуться обязательно надо, хоть тресни. Но и без нас он обратно не уедет, станет искать, волноваться. Ему Даша башку оторвать обещала и оторвёт, уж ты мне поверь. Эх!

— Слушай, а давай ему записку напишем?

— А как отдать? Он нас сразу сцапает.

— Да… Погоди, а если мы не сами, а? Чтоб не видел, спрячемся где-нибудь. Он будет ждать, а мы кого-нибудь попросим, чтоб отнёс, и дёру, а?

— Ты гений, Джамал! Честное слово, ты гений!

Пашка от восторга даже подпрыгивал.

— Скажешь тоже, — Джамал покраснел от удовольствия и потупился, потом спросил: — А что мы ему напишем?

— Ну, напишем это… Всё чинно-благородно. Мол, на попутке. С шофёром договорились — и айда. Он в Кайманачку едет. А обратно с моим батей вернёмся. Не беспокойся, мол, а?

Пашка говорил не очень-то уверенно, и Джамал слушал, уставясь в землю. Уж очень им не хотелось врать Володьке.

Володька это Володька, самый лучший друг, и врать ему было противно.