Бурсак принцепса Инферно (СИ)

Мы бросились к Лизоньке, словно два огненных вихря, разрушающих все на своем пути. Книги падали под нашими ногами, страницы шелестели в воздухе, но мы не замечали ничего, кроме ее фигуры на полу. Она лежала на спине, ее голубые глаза, обычно яркие и искрящиеся, были закрыты. Ее лица не трогала ни бледность смерти, ни магический холод.

- Лизонька! - крикнул я, мой голос раздался в тишине библиотеки, как гром. - Лизонька!

Но ответа не было. Она не двинулась, не откликнулась. Она была пуста...

— Лизонька, проснись! — повторил за мной Тёма, но его голос был не полным силы, а растерянным и слабым. Он тоже понял, что она ушла, что ее больше нет.

Мы остались наедине с ее телом, с ее тишиной, с ее отсутствием. И в этой тишине я услышал шепот демонов, их злобные улыбки, их смертельный холод. Они победили, они украли у нас надежду, они украли у нас жизнь.

- Идём. Мы должны спасти хотя бы матушку! - Тёма потянул меня за собой.

Он вёл меня через разрушенную библиотеку, среди падающих книг и разлетающихся страниц, сквозь туман пыли и запаха старых чернил. Он не обращал внимания на хаос вокруг, его взор был устремлен вперед, к цели, к матушке, которую еще можно было спасти. Мы бежали по темным коридорам дома, мимо гобеленов и мертвых каменных гаргулий. Каждая ступенька звучала как удар в сердце, каждый изгиб коридора увеличивал отчаяние, каждый шаг уводил нас дальше от жизни, ближе к смерти. Тёма бежал, как тень, его движения были быстрыми и бесшумными, словно он не человек, а призрак, пробирающийся сквозь стену. Он не оглядывался, не останавливался, он шел к цели, к матушке, как к последней надежде, как к последнему острову среди бушующего моря.

Мы добежали до чертогов магического ядра дома, до того места, где хранились секреты семьи, где собиралась сила, где обитала душа. Дверь, отделяющая нас от спасительного убежища, была заперта, но Тёма не замедлился. Он схватил ручку и сжал ее с такой силой, что она сломалась. Дверь открылась, и мы оказались в темной комнате, заполненной блеском звезд и шумом ветра. Здесь был не мир библиотеки, не мир дома, а мир магии, мир души. И здесь мы увидели ее, матушку, лежащую на полу, ее голубые глаза были закрыты, ее губы были бледными, и она была так слаба, так незащищена, что я не мог не заплакать.

— Матушка! — прошептал Тёма, и в его голосе я услышал не воинственную решимость, а детскую грусть ребёнка, потерявшего всё и вся.

- Артемиус, - слова, произнесенные матушкой, прозвучали в тишине комнаты смертельным шепотом. Ее голос, слабый и хриплый, казался призрачным, вырванным из самой глубины ее души, где еще теплилась жизнь.

Она лежала на полу, ее голубые глаза были закрыты, но в них не было пустоты, как до этого, а глубокое понимание, не человеческое, а нечто более древнее, нечто, что принадлежало не ей, а самому этому дому.

— Ты помнишь кредо этого дома? — прошептала она одними губами, ее голос то и дело срывался на шепот, словно она боялась нарушить тишину, царящую в комнате.

В ее шепоте не было угрозы, не было гнева, не было страха. В нем была не просто память, а нечто более глубокое, нечто, что выходило за пределы человеческого понимания. Это было не просто кредо дома, а кредо души, кредо жизни, кредо смерти.

Артемиус, который стоял перед ней, окутанный темным пламенем, прислушался к ее словам, и в его глазах, полных злобы, я увидел не только ненависть, но и нечто иное, нечто, что заставляло его сомневаться, нечто, что приносило ему боль.

— Ты помнишь кредо этого дома? — повторила матушка, ее шепот стал еще тише, еще слабее, словно она уходила в туман, в небытие.

Я понимал, что она пытается затронуть что-то глубокое, что-то древнее, что-то, что связывало ее с Артемиусом, что заставляло его сомневаться в своих действиях. Я не знал, что такое кредо, но я видел, как Артемиус сжимает кулаки, как его лицо становится жестким, как в его глазах появляется не злоба, а боль. Он помнил кредо, он знал, что он делает неправильно, но он не мог остановить себя.

— Да, мама. Единство или смерть! — слова Артемиуса, произнесенные с необычной тишиной, прозвучали в комнате как гром. В них не было злобы, не было ненависти, была только печаль, печаль потерянного мира, потерянного единства, потерянной любви.

Магическое ядро дома, окруженное звездным светом и шумом ветра, нежно вспыхнуло бирюзовым светом, словно в ответе на слова Артемиуса. Этот свет был не пламенем, не звездой, а нежностью, тихой печалью, что окутывала комнату и проникала в самую глубину души.

Матушка, лежащая на полу, улыбнулась. Это была не улыбка радости, не улыбка любви, а улыбка умиротворения, улыбка принятия, улыбка смерти. Она закрыла глаза, и ее лицо осветилось еще более ярким светом, светом, что вырывался из ее души, из ее сердца.

— Единство или смерть! — повторил Артемиус, и в его голосе я услышал не злобу, а боль, боль потерянной любви, потерянного дома, потерянного единства.