Бурундук

И только она о нём подумала, о Кузе, как со стороны валежника — шум, треск, беготня. Сначала они увидели Кузю — он скакнул было на пенёк, но едва вытянул мордочку, вынюхивая и высматривая, вдруг протяжно бульбулькнул и взвился, словно его ожгло, и тут началось: с пенька на землю, мелькнул в траве, нырнул в хворостинник, оттуда пробкой, молнией по стволу, по нижним веткам, рванул повыше, прыг на соседнюю листвягу, а в прыжке на лету, крутя хвостом, повернул в другую сторону, будто увёртываясь от кого-то, покрутился по стволу, опять прыг, повис, уцепившись задними лапками за ветку, качнулся взад-вперёд, снова ныр в гущу хвои — треск, свист, писк, возня, беготня. Что с ним, с Кузей? Кузя, да что с тобой?

А то!

Мимо них с выкаченными в безумном страхе глазами. С хвостом, судорожно вытянутым палкой. Пролетел, мелькнул чёрными полосками на ржавой спине — кто? Бурундучок, Кузя. Мимо скамейки, мимо сайбы, стрелой промчал. А следом — они моргнуть не успели — другой зверёк, с длинным и гибким, точно резиновым телом и с мордочкой страшенной-престрашенной, будто она не всамделишняя, будто в маске: голова рыжая, золотистая, а переносье и брови бурые и вокруг носа и рта белые полоски — ну маска и маска, как сказочный разбойник. Оскалив зубы, зверёк тоже промчался мимо, обогнул сайбу, и вот уже оттуда, с той стороны, доносятся голоса папы и деда Савоси:

Дед Савося. Ах вы черти полосатые! Куда вас несёт!

Папа. Ничего не пойму, кто да кто, кто за кем?

Дед Савося. Да бурундук наш, Кузя, а за ним колонок, пообедать захотел!

Папа. Куда они подевались?

Дед Савося. Кружают. Не хуже ракеты носятся. Пожалуй, конец пришёл нашему приятелю… Во, воротились! Эй, да ты, чертёнок, куда? Гляди-ка, залетел в сайбу, у нас спасенья ищет… А тот щерится, а в избёнку боится…

В это время Уля и Лера уже были у дверей сайбы.

Мимо них, скаля острые зубки и огрызаясь, пролетел тот рыже-золотистый зверёк в буро-белой маске. Мимо костра, мимо черёмушника, к ближней листвяге, ловко по стволу — и нету, исчез в тайге…

Уля забежала в сайбу.

Где ты, Кузя?

На полках нету, на нарах не видно, на полу он, что ли, средь ящиков и разной рухляди? Нету!

Уля стала на четвереньки и заглянула под нары. Наверное, там, забился в уголок со страху.

— Кузя, Кузя, ты не бойся… Это мы с Лерой… Это я, Уля!

Протянутая её рука наткнулась на что-то маленькое, тёплое, дрожащее.

Бурундук не сопротивлялся. Осторожно, стараясь его не подмять, но прижав крепко к себе, Уля выползла из-под нар.

Бурундук сидел у неё на руках смирно, не шевелясь, не дёргаясь. Он лишь мелко, дробно подрагивал всем тельцем, и сердечко часто и гулко тукало, отдаваясь Уле в сгиб локтя, будто там у неё билась её жилка. Блестящие, тёмные глаза, вялые лапки, какой же он крохотный, оказывается, и сколько в нём покорности, доверчивости, беспомощности… Вот вас тут четверо, таких огромных, делайте со мной что хотите…

— Ну, — дед Савося достал трубку и задымил, — получила, что хотела? И ловить не пришлось, сам прибёг. Теперь береги своего Кузю!

XI

В утренней тишине, под синим небом и белыми лёгкими облаками, прокатился по тайге, — прокатился, продержался и растаял трубный, чистый и глубокий звук, он казался прозрачным стеклянным шаром, радужным, поющим и говорящим стеклянным шаром, занесённым сюда, к хребту, снизу от реки.

Зверь? Отголосок грома? Реактивный самолёт?

— Пароход прошёл на низовья, — сказал дед Савося. — Завтра утром обратно причалит к нашему бережку…

И посмотрел на папу, вынув изо рта трубку и держа её мундштуком книзу, словно огромный вопросительный знак.

— Поедем, — сказал папа, — пора возвращаться домой.

— Тогда, кедровочки, давай собираться, — сказал дед, — потихоньку, не спеша, ничего чтоб не забыть… Ежли сразу после обеда двинем, так засветло дойдём до села, к вечернему самовару, заночуете у бабки Фёклы, у тёплой печки, а утрось на пристань… Мне-то надо клетушку для вашего Кузи доделать, пустяки осталось — не на руках же, не в рюкзаке его тащить… к новой жизни…

Кузя быстро привык к ним, даже удивительно: он молнией пролетал по нарам из одного края в другой. Подскоком взлетал на узенькую плашку крохотного окошка. А то вдруг булькнет сверху — залез на балку. Или свистнет из-под нар, шелестя бумагой, старыми обутками, тряпьём и кусками дерева и фанеры, будто разбираясь в дедушкином хозяйстве — что гоже, а что нет. Дня через два или три они увидели, как Кузя деловито вытащил из-под нар старый катанок, раз в пять длиннее и толще самого Кузи, дотащил — откуда силёнки? — до угла, нырнул в голенище, вылез через «зев» отставшей подошвы, поднатаскал клочки бумаги и принялся обёртывать ею низ голенища. Нет, он не собирался покидать сайбу, он строил себе на зиму гнездо! И, довольный, заскочил к Уле на колени, она даже замерла и руки убрала за спину. А он с колен на плечо к ней, посидел, оглядывая, наверно, свою работу, соскочил и снова — грызть, рвать, тащить, строить…