Бурвиль

Бросается в глаза, что Бурвиль редко берет на вооружение грубость, соленую шутку - да, но в его соленой шутке никогда не бывало такого, что могло бы оскорбить достоинство человека, подорвать его самоуважение.

Поэтому, даже узнавая себя в тех, над кем смеется, зритель не обижается. Все происходит так, словно Бурвиль шепнул ему на ушко: "Мы с тобой и с неба звезд не хватаем и не баловни судьбы, но мы славные люди, а это тоже что-нибудь да значит, а кроме того, раз мы можем над этим смеяться, значит, жив курилка..." И с хрипотцой в голосе, заговорщически подмигнув, он будто добавляет: "Стоит ли себе портить кровь? Все обойдется..."

Вот истоки веселого смеха, который возникает на спектакле с участием Бурвиля, - не раскатами, то громче, то тише, а широкой сильной волной.

О соленой шутке и вульгарности

Признаюсь, лично я соленые шутки не приемлю. И тем не менее не могу не видеть, что соленая или вольная шутка -народная форма реакции на ханжество, извечно навязываемое церковью в вопросах секса, и она - свидетель здоровой природы народа, реакция сродни той, какая была характерна для Рабле и просветителей XVIII века...

Что же касается вульгарности, которую некоторые находят у Бурвиля, то не путают ли они вульгарное и народное? А вольную или соленую шутку делает вульгарной сущность, а не форма. Она зависит скорее от духа того, что говорится, нежели от манеры, в какой это сказано. Не то чтобы я стояла за излишнюю грубость языка (впрочем, Бурвиль никогда ее себе не позволяет: существуют слова, которые никогда не слетают с его уст, ни со сцены, ни в жизни - слова пошлые), но, признаюсь, меня не задевают выражения, утверждающие народный дух. Можно привести много примеров находок Бурвиля, в которых он ломает узкие рамки водевиля и оперетты, ибо он, как сказано о Мольере, "тот опасный персонаж, у которого есть глаза и уши", он не боится выжать из них максимум, заявляя о себе как большой художник в вещах малохудожественных; но считать их грубыми было бы неверно.

Он пускает в дело все. И публика хохочет от начала спектакля до конца, потому что у него дар порождать смех даже не в комических ситуациях - жестикулируя, вращая глазами, разговаривая фальцетом. Чтобы проанализировать его игру, пришлось бы расчленить на составные части каждый жест, описывать взгляды, взвешивать улыбки, улавливать модуляции голоса. Его изобретательность неисчерпаема.

Впрочем, Бурвиль и ценит больше всего в бульварной комедии именно ту свободу, с которой он может обращаться с текстом. Можно лишь удивляться тому, что он никогда не выступал в настоящем театре, и легко себе вообразить, как бы он сыграл, например, в комедии Мольера или же в пьесе Чехова... Но, по его словам, он просто не осмеливается играть из вечера в вечер одно и то же, будучи скованным мизансценой и необходимостью повторять одни и те же реплики. По его словам, он мечтал бы сыграть Мольера по-своему или, точнее, поскольку он не из тех, кто замахивается на традиции, "сыграть Мольера для своей консьержки"... для тех, кто не знает Мольера наизусть, не знает заранее, где положено им восторгаться. И однажды он специально для меня исполнил сцену с гласными из "Мещанина во дворянстве". Не знаю, отошел ли он или нет от текста пьесы, но ее комизм был в духе Мольера. Актер-выдумщик испытывает большой соблазн оторваться от текста, который душит вдохновение, не искажая при этом его смысла. Когда он играл в фильме "Денежки Жозефы" (который нас и познакомил), Бурвилю множество раз случалось заменить слово, прибавить или опустить другое, и реплика, непроизвольно слетавшая с его уст, всегда была взрывной и правдивой. И именно эту свободу, предоставляемую выдумке, ценит и использует Бурвиль в водевиле или бульварной комедии; но еще больше она идет на пользу самому водевилю или комедии, которые не бог знает какое искусство, если в них не заняты талантливые актеры.

Миллионы друзей