— Ты сам сказал — почти, — проговорил Мавут удовлетворенно. — А я хочу знать про этих дикарей не почти, а все до конца. Когда я начну с ним беседовать, пускай парень все время думает, не забыл ли о чем!
— Ты — Владыка, — чуть помолчав, ответил Шульгач. — Ты мудр. Но много ли выльется из кувшина, в котором попросту ничего нет?
Мавут пожал плечами, ему стало весело.
— Кнут поможет проверить, нет ли на дне хоть капельки. А заодно и посмотрим — вдруг подберет сопли и кидаться начнет? Может, нового Латгери воспитаем.
— Владыка… А если нашего Латгери на него у Волков выменять?
«Да на что мне калека бездвижный», — хотел было отмахнуться Мавут, но остановился. Не дело Владыке вот так объявлять об отказе от «сына», принявшего за него раны. А потом промелькнула и совсем нежданная мысль.
— Обменять? Дело говоришь. Спасибо за совет, Шульгач.
Мавут отшвырнул кнут. Шагнул мимо расступившихся «детей», поднял на руки трясущегося мальчишку и понес, на ходу заговаривая, отводя его боль. Чернокожий плохо понимал, что творилось вокруг. Почуяв негаданное облегчение, потянулся к своему избавителю, что было сил прижался к нему…
Своего главного палача в Мавуте он не признал.
Краем глаза Мавут уловил, как кто-то из «детей», только что рвавших один у другого кнут, вдруг скривился лицом, словно тоже недалеки были слезы.
Вот так! Пусть помнят: Владыка может не только ударить, но и приласкать. Не только на смерть послать, но и выручить из беды. И Шульгача казнить пока не придется. Чего доброго сгодится еще. Этот пес хоть и огрызается, зато в трудную пору нипочем не предаст.
А самое главное — черномазого он действительно обменяет.
Только не на Латгери, конечно…
Бусый снова попирал коленями утлую гать, заглядывая в Бучило. Ему долго не удавалось вызвать страшную зубастую птицу, но наконец он совладал. Вот измельчали и больше не показывались пузыри, вот успокоилась и стала гладкой поверхность… И почти сразу в темной глубине загорелись два огонька. Птица летела из бездны, не то падала из черных небес… Когда сделалась видна каждая чешуйка на ее крыльях, Бусый едва не зажмурился, ожидая, что из Бучила вот-вот высунутся когтистые лапы и схватят его. Но нет. Птица остановилась и повисла в пустоте, размеренно взмахивая крыльями.
— Мавут, — прошептал Бусый, и заклинание сработало. Птица обернулась рыжеусым мужчиной.
А на руках у Владыки лежал Ульгеш!
И не то чтобы тот его удерживал силой. Мономатанец льнул к нему, словно от смерти спасаясь. Жалкий, заплаканный, весь в крови…
— Не бойся, маленький венн, — первым заговорил Мавут. — Без моего дозволения никто тебя не обидит.
Бусый хотел ответить, но горло стиснула судорога, от которой голос превращается в придушенный писк Мальчишка закашлялся, однако потом все же выдавил:
— У нас есть защитник. Каменный Симуран…
— А мне, — пожал плечами Мавут, — пока через его рубеж и не надо. Занадобится, уж что-нибудь придумаю… Ты меня зачем звал?
— Ульгеш… — выговорил Бусый. И ничего не добавил. Он видел только, что мономатанец был жив.
— Хочешь, чтобы отпустил я его? — Мавуту, кажется, постепенно становилось скучно. — Да забирай хоть сейчас. На что он мне?
Бусый было вздохнул, подался вперед, чуть ли не руки протянул перенять у него друга… Но Владыка не двинулся с места, лишь усмехнулся в рыжие усы, глаза зорко блеснули.
— Ну а ты, — сказал он, — раз так получается, у меня вместо него погостишь. Осмотришься, своими глазами поглядишь, что к чему. Остаться, может, захочешь…
«Ни за что не захочу!» — чуть не заорал Бу-сый, но на руках у Мавута всхлипывал израненный Ульгеш, и Бусый, стоя на коленях, кивнул белым пятном лица:
— Я иду. Отпусти его.
При этом в самой сокровенной глубине души трепетала мысль, которую он надеялся утаить от Мавута… Последняя надежда Бусого была на камень-оберег, висевший, как всегда, у него на груди. Неужели не оборонит?! Он даже незаметно оттянул ворот, выпуская мешочек с камнем наружу…
За этот мешочек его и ухватила когтистая лапа, вырвавшаяся в брызгах из спокойной глади Бучила. Бусый канул в прорву лицом вперед, не успев издать ни звука, только закачались и облегченно всплыли хворостяные мостки…
ЗАБАВНЫЕ СКАЗЫ
Аптахар взял из рук одного из парней сегванскую арфу, бережно провел по ней ладонью, лаская. Прижал к груди, зажмурился, очищая мысли и душу от всего ненужного, поднимая их к небесам и наполняя восторгом вдохновения, а Твер-долюбу подумалось вдруг, что примерно так же Аптахар готовился бы и к смертному бою.
Наконец в тишину, повисшую над костром, решительно ворвались звуки струн…
Аптахар не был искусным гудцом[29]
его руки явно больше привыкли к веслу и боевому топору, чем к струнам. Но найдется ли сегван, который совсем не умел бы складывать песни или на арфе играть? Из-под заскорузлых пальцев полились звуки, в яростном и грубоватом звоне струн Твердолюб вдруг услышал и грохот морских волн, разбивающихся о скалы, и завывание штормового ветра, и рокот близящейся грозы…